Дети победителей

Мозги мои не срабатывали — то ли от усталости, поскольку долгий летний вечер уже кончался, то ли от наглости пацанов — настолько невозможной, что я до сих пор не могу понять, правду они говорили или нет.

Сумерки собирались над карьером, кузницей и конюшнями, за которыми в 1932 году чекисты расстреляли моего деда.

Сумерки собирались вокруг меня.

Из обзора

Грозненский НПЗ.

Поставки западносибирской нефти в Чечню были прекращены Минтопэнерго только в мае 1993 года. В июле 1993 года вице-премьер Шахрай подготовил записку Ельцину «О целесообразности прекращения поставок нефти в ЧР»: «Коррумпированные элементы в России и Чечне осуществляют переработку больших количеств неучтенной нефти и реализацию полученных нефтепродуктов за рубеж… В отношениях ЧР с Грузией и Арменией поставки нефтепродуктов служат средством политической торговли».

Но поставки не прекратились. Гайдар на комиссии Говорухина: «Грозненский НПЗ, крупнейшее нефтеперерабатывающее предприятие России, снабжавшее значительную часть Северного Кавказа, Ставрополья и Краснодарского края. В этой связи разом перекрыть нефтяной кран означало, по меньшей мере, оставить эти регионы без топлива к посевной».

«Общая газета», 1995 год.

В редакции «Пармских новостей» мне рассказали, что Пашина сестра ворвалась в помещение пермского «Централа» и попыталась устроить там чикагскую бойню. Но весовая категория сестры разбилась о чугунное бедро каслинского литья.

О, там не только фирма, там вообще семейка, семья, козья ностра. Куда я попал? Интеллигенты вы наши…

Я не знал, куда я попал. Совсем как Коля Бурашников. Всю ночь я писал стихотворение о стеклянном глазе, хрустальной стопке и швейной иголке. Все получалось не то, что задумывал. Переписывал раз тридцать. И вот он — шедевр мировой литературы:

«Я в шубе буду — не позабуду, как в эту зиму птенцы чирикали, селитрой чиркали, курили «приму» у барака… А поезд шел — чирик-чик-чик, а поезд шел — чирик-чик-чик, а поезд шел в Чикаго. Не кони — яки, сижу в бараке: дым, чад — и только зубы да балалайки стучат. Туда везут гурты скота, телята лезут из гурта, а мы не видим ни черта мясного… Уже с утра идет игра — я ставлю слово, пацаны! Меня, конечно, наградят за вклад кромешный в детский ад страны. Жгу коноплю, пшеницу пью, окрест я даже сукам не сулю венок на крест. Крепка веревочка, прозрачна водочка — и в стакане сверкнула мне иголочка на дне. Пошла рука, не до УКа — чирик-чик-чик — я достаю из сапога свой ножичек. Один удар — за божий дар, другой — за наглость! И сразу кончился базар, как гласность. Я не запомнил, как потом меня ломали — это лом, печальные слова, Шопен, соната номер два, «Прощание славянки» на вокзале. Легко мне, Боже, пылью книг дышать в прихожей. Я не запомнил этот миг, не понял, Боже, не постиг, что выдержит бумага… А поезд шел — чирик-чик-чик, а поезд шел — чирик-чик-чик, а поезд шел в Чикаго».

Из обзора

«Сначала даже рука не поднималась стрелять. Но когда увидел их жестокости к нам, распалился. За что воюю?