Дети победителей

Мысленно я опять разговаривал с Александром Бобровым. «Ты помнишь Раю Быкову? — говорил я ему. — За что она так изрубила мужика топором? Годы унижения довели женщину до озверения… А если это делать с народом в течение двухсот лет? Может быть, он тоже потеряет чувство сострадания. Разве ты знаешь, какой была Рая в детстве? Вспомни себя, ты тоже родился не следователем прокуратуры с АКМ на груди, правильно?» — «А твой отец, юный партизан, репрессированный Сталиным, разве стал зверем?» — отвечал он мне. «Ну ты же знаешь, что чеченцы воевали на фронте в Отечественную войну, награждены орденами, хотя их земля уже полтораста лет оккупирована российскими войсками… Так о чем ты говоришь? Мы — такие же захватчики, как фашисты». — «Неужели ты говоришь так о своей родине?» — «Нет, конечно. Моя родина — земли пермяков, река Язьва, приток Вишеры, оккупирована русскими полтысячи лет. Да что Вишера! Кремлем захвачены телевизионные экраны и газетные площади, человеческое сознание и душа». — «Ты знаешь, Юра, гипнотизеры утверждают, что ни одним человеком нельзя овладеть, если он сам этого не захочет».

Автобус легко взлетел на гору по асфальтированной дороге. Территория монастыря была ухожена и чиста.

Сам Крестовоздвиженский храм находился в лесах. Как объяснил нам настоятель Даниил, кирпичные стены снова станут белоснежными, а все купола — золотыми. Служба уже велась, но в подвальном помещении, куда мы тоже спустились, — там висели первые иконы. Поднялись по лестнице вверх…

Когда все вышли, я решил постоять несколько минут в центре внутреннего пространства, напротив царских врат.

Вспомнил и начал читать стихи Алексея Решетова: «Золотые врата, мелодично звеня, пропустите в далекое детство меня…» Эти слова и стали моей молитвой.

Надо мной возвышался второй этаж храма — без перил. Если сделать оттуда шаг в бездну, то можно свободно упасть на каменный пол храма. Там, под куполами, стояли кровати, на которых в темноте спали сумасшедшие люди. Ночью они вставали и двигались в сторону далекого света… Я знал — здесь находился психоневрологический интернат.

Я развернулся и вышел из храма. Обветренные, выщербленные стены с обломанными кое-где кирпичами карнизов, кокошников, закомар, витых колонок поднимались к небу, будто ворота в здание — древний храм Страшного суда. Местами из щелей росла трава… А надо всем этим — синее, тяжелое небо, с низкими, будто купола, облаками.

Симеон Солунский писал: «Молитва имеет силу открывать небо и приобщать землю к небу».

Я закрыл глаза, вспомнил светлокудрого инока Михаила Никоновича Попова, моего дядю. Где теперь его больная душа, Господи? Ты же знаешь, он жил в этих стенах…

Я стоял под стенами храма, закрыв глаза и обратив лицо к небу. Я молился:

«Господи, дай мне сил не упасть… Господи, я же не забыл твои заветы. Когда я говорю о чужих людях, я помню о моих детях. Ты дал мне высочайшее счастье земной жизни — жить с папой и мамой. Ты дал мне все, что только может взять человек, а я даже не знаю твоего имени… Да и знать мне его не надо, потому что имя тебе — Всевышний. Ты один, Господи, поэтому и добро, и зло — дело твоих рук. А это значит, что у тебя вовсе нет души. Поскольку только бездушный способен убивать детей, стариков и умалишенных. Так ли это, Господи? О, я подозреваю, что ты подарил свою душу людям, но ее не хватило на всех — я это свидетельствую. Ты надеялся сделать из людей свое подобие, наделив их неограниченными возможностями, а они в результате стали скотами. Потому что души на всех не хватило. Ошибочка вышла, Всевышний, сбой в компьютерной программе Вселенной. Душа и разум — не сработала твоя двоичная система… Прости нас — и давай начнем все с начала — с Большого взрыва… Так рванем, Господи, чтоб каждый вспомнил имя свое».

Я знал, что Крестовоздвиженский храм создан по проекту знаменитого архитектора Тона, того самого — автора московского храма Христа Спасителя. Пять больших и пять малых куполов. По величине — третий в России.

Нас провели по двухэтажному зданию, в котором находились монашьи кельи, свели в трапезную, где накормили борщом и кашей. Все было достойно и хлебосольно.

Потом мы выехали в Кунгур. В одной сильно научной статье я читал, что слова «Кунгур» и «кенгуру» — однокоренные, а произошли они от слова, которое на африканском языке суахили означает «мешок». Подразумевается, что Кунгурская ледяная пещера получила свое название раньше, чем город, потому что похожа на каменный мешок. А назвали ее так выходцы с южного континента, откуда произошло все человечество. Я не знаю, что это — народная этимология или выдумки праздных лингвистов, однако в Африку меня давно тянет. Да, конечно — порыв, импульс… Но мы не сможем оценить его смысл, пока не дочитаем эпилог. Резкий жест — это прыжок, опережающий мысль, как кенгуру. Правильно говорил старый журналист Юрий Георгиевич Шастин: не думай, когда пишешь.