Дети победителей

Ученый Александр Логунов писал: о тараканах говорили, будто после атомного взрыва останутся только эти звери. На деле оказалось, что к середине XX века из домов исчезли черные тараканы, достигавшие размеров майского жука. Когда люди переезжали, они увозили черного таракана с собой, поскольку его присутствие считалось признаком достатка. Именно таким образом этот южный вид попал на Урал и дальше — в Сибирь, на дальний Восток. А рыжий таракан пришел в Россию в XVIII веке, во время Русско-прусской войны. Он появился у нас вместе с военными трофеями. Поэтому рыжий и получил название «прусак», а в Пруссии его называют «русак». Этот рыжий таскал отеку, мешок с яйцами, за собой. А самка черного была ленивей — откладывала яйца в укромных местах. Рыжий находил их — и поедал. Мелкий пруссак погубил черного великана. Но праздновал победу недолго. В начале третьего тысячелетия и он, рыжий, погиб. Возможно, причиной этого стали генно-модифицированные продукты. Или высокочастотная мобильная связь. В любом случае это дело рук человека.

Поэтому можно считать, что мы, суки, победили. В очередной раз.

Высоко в небе летел на юг армянский поэт, как перелетная птица. А под крылом самолета, далеко внизу, светились огнями наши разоренные родины: «пустыни, пустыни — и нет места для креста…» Он летел и беззвучно шевелил сухими губами, проговаривая свою первородную молитву, может быть, в сотый или тысячный раз:

«Обнимая усилившиеся дожди, я бежал по клавишам дорог, я искал, как выйти из этих страстей смерти. Я строил небо. Я соединил начало с концом. Но потопы разных времен все поглощали в одно мгновение. Когда будут исчерпаны все небеса, я завещаю, о Боже, мое сердце на растерзание диким птицам… Но остался пепел надежды и медленно поднимающийся крест. О огонь, что прострелил меня изнутри, о возмездие пустых мучений… И я возвращаюсь опять из ничего — и распускаются зеленью ветви. Синие колокола обступают меня, и тоскующее вино, и облатка ставят свою печать. О Боже, не зови меня на следующее жертвоприношение…»

Авиалайнер стремительно влетел в сухую мглу третьего тысячелетия.

Через полгода в Пермь приехал друг Сурена — Вагинак Арсенович, который в Карабахе был начальником штаба батальона. Я спрашивал его о войне, он отвечал: «О, Юрган, тяжело, Юрган, как это тяжело…» И все — больше ничего не говорил боевик. Он смотрел, как я пил водку гранеными стаканами, молчал и не притрагивался к алкоголю. Как будто дал себе какой-то зарок там, в горах, в то самое время дьявола, когда внутренние войска СССР по приказу министра Пуго открыли коридор в армянские районы для частей, укомплектованных азербайджанцами, чтобы устроить очередную резню стариков, детей и женщин.

Вагинак подарил мне большой черный крест из армянского абсидана, вулканического стекла, который до сих пор стоит на моей книжной полке. И вот уже я молюсь перед черным вулканическим крестом, шепчу, проговариваю в сумраке комнаты волшебные, сакральные, мистические стихи моего вечного друга Сурена Григора: «О Боже, не зови меня на следующее жертвоприношение…»

Я вспоминаю Инессу Васильевну — контрапункт моей жизни и камертон вечности. Она опять заходит в мой класс — со светлыми волосами, голубыми глазами, в белом халате, белых чулках и туфлях. «Я рада, — говорит она, — что вы попробовали писать стихи… Я тоже пробовала. Поверьте мне, поэзия — лучшее, что есть в этой жизни. Самое достойное применение человеческой силы».

Я молюсь, стоя на кухне, смотрю в темноту окна, курю и не вижу конца этой мистической войне с тараканами, соседями, ментами, с друзьями и коллегами, работодателями и лохотронщиками.

Сурен Григор улетел. О, конечно, придется воевать в одиночку, и, возможно, война будет короткой. О, я только-только начинаю понимать, что у поэта нет шансов выйти из этого мира победителем. Или хотя бы живым. Я один, и уже хорошо то, что вчера мне, будто в карты, выпало «очко» — XXI век.

Россия — консервативная страна, сильна традициями: большевики опять захватили банки и фабрики, расстреляли свидетелей и конкурентов, потом выпустили клоунов. И все началось сначала.

Утром я просыпаюсь, съедаю яблоко, бреюсь, обливаюсь ледяной водой, делаю гимнастику и пью кофе.

Потом я укладываю в черную сумку диктофон, телефон, фотоаппарат, записные книжки, авторучки, чай, шоколадку, сигареты и зажигалку.

Я выхожу из дома — голуби садятся в тополиный пух, взметая белые взрывы семян, по переулкам цветут яблони и сирень. И я бросаюсь вперед, будто танковый полк прорыва…

Мы еще посмотрим, кто кого. Правильно я говорю, дорогой друг ты мой, земляк по роскошной и безумной планете? Мы еще посмотрим, дорогой друг ты мой, великий армянский поэт Сурен Григор.

Еще как посмотрим. Мы посмотрим. И только прошу тебя, заклинаю: «…не зови меня на следующее жертвоприношение».