Дети победителей(Роман-расследование)

Нашел короткий рассказ о том, как командир отряда по фамилии Галич командовал боем с фашистами, и когда отряд отступил в горы, он поднял руки и пошел навстречу немцам. Но в последний момент он увидел Уварова — и побежал за своими. Леонтий Афанасьевич утверждал, что всё это правда — он видел своими глазами. Да и другие видели…

Возражать старому командиру было невозможно. Он же «сам это видел».

Только я помнил, что Гурген, семнадцатилетний брат моего отца, был ординарцем Галича. В восемнадцать лет он погиб во время освобождения Крыма — и трагическую весть об этом принес в дом моего деда Давида именно Галич. Мой отец был о нем самого высокого мнения.

Поверить в то, что командир мог поднять руки во время боя, я не мог. Темными симферопольскими ночами я ворочался на своем диванчике и снова выходил покурить в теплую и темную крымскую ночь.

Один раз я сам поехал на побережье — по троллейбусной трассе. Посетил Ливадию, побывал в Воронцовском дворце. Побродил по Ялте. Посидел у моря в Алуште, попил сухое вино, глядя на черноморский прибой. Погрустил-попечалился, надо было что-то делать, но достойного выхода из ситуации не находил. Я не мог писать эту книгу.

Через несколько дней мы поехали к морю, в гости к старому товарищу Уварова. Бывший директор лесоводческой станции, кандидат наук, жил в доме среди субтропических деревьев и растений.

Там было застолье на веранде. Старик, Николай Семенович, жил один, но в тот вечер к нему приехал в гости сын Евгений, майор Советской армии в отставке. Разговор был веселым и длинным, с сухим вином, коньяком и воспоминаниями.

Уваров представил меня, молодого выпускника университета. Сказал, что я пишу книгу по его воспоминаниям.

Николай Семенович потерял зрение — ему было уже за восемьдесят. Во время войны он продолжал оставаться на станции — и сотрудничал с партизанами. Он рассказывал, как после освобождения Крыма написал свою первую диссертацию по лесоводству, но ее украл человек, старый член партии, бывший в то время директором.

Николай Семенович написал еще одну, долго работал, а теперь вот потерял зрение.

Ничего, зато благодаря ему все крымские леса на склонах гор укреплены террасами.

Меня, похоже, он не видел и почти не слышал, поскольку я говорил мало. Я рассказывал об отце и других армянах, живших на Урале.

— Отец работает шофером в тайге. Недавно он получил новую машину, его фотография десять лет не сходит с районной доски почёта. Уважаемый человек, а когда-то его называли предателем.

Николай Семенович не знал моего отца. Но он хорошо помнил, что армянских партизан репрессировали сразу после освобождения Крыма. А как они воевали, он знал точно.

— Я был на открытии памятника Гургену в Белогорске, — вспомнил старик.

Он одобрительно кивал головой, когда я говорил об отце.

Спать меня оставили на веранде, на старом диване. Я долго лежал в темноте, осмысливая услышанное от стариков, и призывал Бога помочь мне. Чтобы найти выход из положения, в которое я попал.

И вдруг я услышал тихие, но тяжелые шаги. На веранду вышел Николай Семенович — я это понял по высокому росту человека, сутулости и рукам, которыми он осторожно шарил воздух впереди себя. Но дом, понятно, был ему хорошо знаком. Он медленно подошел к дивану, на котором я лежал.

— Спишь? — спросил он.

— Нет, — ответил я — и привстал.

Старик нащупал край дивана и осторожно присел на него. Он держал голову так, будто смотрел в открытое окно веранды, откуда шла легкая прохлада ночи.

— Хотел сказать тебе два слова, — сказал он, — но так, чтобы никто не слышал… Дело в том, что война, особенно партизанская, всегда оставляет много загадок, порой просто неразрешимых… Оболгать можно любого. И героем можно выйти за счет других. Очень осторожно надо работать с этим материалом. Поэтому хочу дать тебе совет: не берись ты за это дело, по крайней мере — сейчас. У меня хорошие отношения с Уваровым, мы старые товарищи. Но поверь мне — очень многое он излагает предвзято, а бывает — и просто врет. Он «подставит» тебя, а ты поможешь делу неправому… Подумай, не отвечай мне.

Старик встал и ушел так же тихо, как пришел.

Я смотрел в открытое окно: передо мной в темнеющее небо поднимался старый ливанский кедр, свидетель былых подвигов и преступлений.

На этом попытка создания моей первой книги закончилась. Когда Уваров был на работе, я собрал вещи и уехал. Я ничего и никому не объяснял, даже Варваре Федоровне, с которой просто тепло попрощался. Возможно, она поняла всё сама. Много позднее я, со сносками на автора, включил часть воспоминаний Уварова в свое автобиографическое повествование «Пролом», ставшее приложением к роману «Территория Бога».

Свободно и честно я мог написать только про себя. Поэтому, вернувшись в Пермь, я приступил к повести, которая сегодня известна как «Сибирский верлибр». Я писал про личную войну, которую вел в армии против своих сослуживцев.