Дети погибели

Теперь требовалось проникнуть в дом. Дверь из сеней в дом была поосновательней, из толстых, хорошо пригнанных плах. Да ещё и обита рогожей. Дай Бог, чтоб не скрипнула: мать, может, и не расслышит, а вот Аграфена… Эта старая ведьма слух имела как у кошки. Аграфена служила у Старушкиных дольше Ефимки, дворовой стала еще при покойном государе, Николае Павловиче. Прижилась, но после реформы чуть не каждый день грозилась уйти. Уж очень не любила она старого пьяницу и распутника Старушкина. Ругалась с ним, бывало, так, что вся улица слышала.

Может, и ушла? Чего ей тут, при полупомешанной Старушкиной и вечно пьяном Ефимке делать? Хотя, вряд ли: годы уже не те. Родня в деревне давно про неё забыла, а больше податься ей некуда.

Антоша, согнувшись так, что руки опустились ниже колен, размышлял, и одновременно прислушивался. В доме было тихо. Ни сопенья, ни шороха. Правда, массивная дверь могла и приглушить все звуки.

Антоша вздохнул. Тронул ручку двери, толкнул слегка внутрь. Дверь подалась с трудом, да ещё и скрипнула.

Антоша проскользнул в щель и присел, прижавшись спиной к беленой стене.

В передней комнате, в углу, на огромном сундуке, спала Аграфена. Теперь Антоша ясно расслышал её посапывание. Мать спала в следующей комнате; дверей не было, комнаты разделяла обычная ситцевая занавеска. Из комнаты матери не доносилось ни звука.

Антоша привстал. Почти на четвереньках, держа на весу топор, проскользнул в комнату матери. Он знал, где мать хранила деньги: в коробке из-под монпасье. А коробка была спрятана то ли на полке с остатками фарфорового сервиза, то ли у матери под подушкой, – Антоша точно не помнил.

Он оглядел комнату, мельком взглянул на мать. Она лежала на кровати, прикрытая тонким лоскутным одеялом. Лежала беззвучно, не понять – спит ли, нет? Антоша скользнул к полке с посудой, бегло оглядел её. Нет, пожалуй, жестянку здесь спрятать негде. Значит, под подушкой…

Он присел, на корточках подобрался к изголовью кровати. Вгляделся. Мать лежала, как лежат в гробу: руки сложены на груди, лицо – вверх.

Антоша перехватил топор, вытер вспотевшую ладонь о колено. Осторожно и очень медленно начал просовывать руку под огромную пуховую подушку. Это продолжалось так долго, что Антоша притомился, и начал чуть слышно сопеть. Коробки не было. Он сунул руку ещё дальше, потом двинул её вбок…

Мать внезапно открыла глаза. Тяжело вздохнула и тихо позвала:

– Антоша?

Антоша помолчал, потом так же тихо ответил:

– Ма-мо…

Она повернула голову, вглядываясь: лицо Антоши казалось в полутьме размытым бледным пятном.

– Я знала, что ты придёшь, – проговорила мать. – А чего ты тут ищешь, сынок?

Антоша положил топор на пол, приставил палец к губам.

– Ти-хо. Агра… Аграф-фена…

В прихожей скрипнул сундук. Значит, и Аграфена проснулась. Ах, как всё неладно…

Антоша выдернул руку из-под подушки. Сказал:

– Деньги, мамо, надо. Бежать, мамо, надо.

Мать привстала.

– Что ты, Антоша! Какие у нас сейчас деньги? Всё, что отец не пропил, на похороны ушло, да на передачки тебе… В долг живём. Мебель распродали. Аграфена даже по соседям ходила, просила хлеба Христа ради…

Антоша выслушал. Угрюмо повторил:

– Деньги надо. Бежать.

Мать тяжело вздохнула.

– Да куда ж ты побежишь? Тебя же всякий узнает!

Антоша улыбнулся, обнажив в улыбке большие, неровные, тяжелые зубы.

– Не… Я придумал… – потом улыбка погасла. Антоша снова стал угрюмым и тем же механическим, лишённым модуляций голосом повторил:

– Деньги, мамо, надо…

В передней раздался шорох и скрип, и хриплый голос Аграфены произнёс:

– Яки тоби дэньги, оглашенный? Чуешь, шо сказано: нету. Сами не жрамши спать полэгли.

– Мо-олчи! – с трудом выговорил Антоша.

– А шо же мне мовчать? – повысила тон Аграфена. – Язык та мову Бог не для молчания дал!..

Антоша застонал, поднялся на ноги. Его согнутая фигура исчезла за занавеской, и тут же из передней раздался какой-то шлепок, вскрик, и – долгое, страшное мычание.

Антоша снова появился у кровати матери. Топор он вытирал о штанину арестантских штанов. Выговорил:

– Бо-ог дал… А я узял!

Мать в испуге отшатнулась, привскочила, прижалась к стене.

– Антошенька! – вскрикнула в голос. – Ты что же, а? Ты зачем так?..

Антоша, не отвечая, молча перевернул подушку. Тут же увидел жестянку. Схватил её, сунул за пазуху.

– Ты что делаешь? – закричала мать. – Хочешь, чтоб мы с голоду подохли?

Краем уха Антоша расслышал: в сенях проснулся Ефимка. Опять неладно.

– Ни, мамо… Нэ с голоду вы подохнетэ… – сказал он.

И, вскочив на постель, без особого усилия тюкнул обухом топора мать по голове.

Мать закатила глаза и повалилась на бок. Чёрная кровь стала быстро расползаться по постели.

Антоша спрыгнул с кровати, метнулся в переднюю. Там, на сундуке, свесив босые ноги, сидела Аграфена. Она страшно выкатила глаза. Во рту у неё что-то булькало, а руки елозили по тюфяку, словно искали что-то невидимое.

Антоша ударил её топором плашмя, в ухо. Аграфена быстро вздохнула, обмякла, и замерла. Антоша одной рукой стащил её с сундука, обухом сбил замок, поднял крышку. Торопясь, начал выкидывать на пол какие-то женские тряпки.