Дети погибели

Александр Николаевич вспомнил их мимолётный роман, когда они, оба молодые наследники, едва встретившись взглядами, сразу поняли всё наперёд: либо любовь до гробовой доски, либо… Либо ненависть. Кстати, к ненависти причин было предостаточно. Александр Николаевич уже тогда прекрасно знал, что его дед, император Павел I, был убит в результате заговора, который щедро профинансировало английское правительство.

В итоге любви не получилось. Уже даны были авансы Дармштадтскому герцогу. И папенька зорко следил за поездкой сына – через соглядатаев. Куда же без них?..

Вот и осталась у российского императора и английской королевы одна только ненависть. Обоюдная. Беспощадная. Навсегда.

– Тебе, Сашенька, я вижу, не до меня… – прошептала Мария Александровна. – Ну, Господь с тобой. Вечером ещё свидимся. Ступай. Ступай уж…

Александр Николаевич, однако, ещё посидел. Ему почудилось в этом «ступай уж» продолжение: ступай уж, мол, к этой своей бесстыжей Катьке…

Он вспомнил Катю, вспыхнул. Сказал, резко поднявшись:

– Да. Надо срочно созвать кабинет, сенаторов. С этой неслыханной бесовщиной пора кончать. Я не могу допустить…

Он замолчал, гневно сжал кулаки. Тут же вспомнил крепко сжатый кулак умиравшего папеньки, и слова его – «Держи всё… всё…». Не договорил папенька, не успел. Но все, кто стоял у постели Николая Павловича, поняли: «Держи всё ВОТ ТАК!».

Александр Николаевич поцеловал Марию Александровну в бледный, покрытый испариной лоб. Тихо выговорил:

– Прости…

И пошёл к дверям.

– Бог простит, – чуть слышно отозвалась она; потом внезапно приподнялась, сказала умоляющим тоном: – Сашенька! Уезжай. Уезжай ради Бога! В Крым, в Ливадию. Там ОНИ не достанут.

«И там достанут, ежели захотят», – подумал государь и вздрогнул. Нет, всё же там, в Крыму, действительно, безопаснее…

Мария Александровна закрыла лицо руками; сквозь почти прозрачные пальцы пробивались горошинки слёз.

– Вот как тебе свой день рождения приходится встречать, – проговорила она сквозь всхлипывания. – Ведь тебя нынче… в центре столицы… как зайца травили! Как зайца…

Государь сделал вид, что недослышал.

* * *

Камер-фрау, подхватив кринолины, уже уносились к своим покоям. А в коридоре возник флигель-адъютант с пакетом.

– Что это? – на ходу спросил государь.

– Список приглашённых на экстренное совещание. От графа Адлерберга.

– Когда совещание?

– Сегодня в одиннадцать.

Государь приостановился, подумал. Отрицательно качнул головой:

– Нет. Приедут не все, впопыхах. Что они смогут решить? Лучше завтра. Да, завтра. С утра, в десять часов. И чтоб каждый имел предложения. Каждый! И… Постой. Вот что. Ты выстрелы слышал?

– Никак нет. Только вороны кричали…

Государь хмуро посмотрел на адъютанта, вспомнил то самое, важное:

– Послушай-ка… Приведи сюда жандармского офицера, который преступника остановил. Это начальник конвойного эскадрона Кох. Немедленно отыщи и приведи!

И зашагал к лестнице, которая вела к покоям Екатерины Юрьевской-Долгорукой.

* * *

ПЕТЕРБУРГ. УГОЛ КУЗНЕЧНОГО И ЯМСКОЙ.

Апрель 1879 года.

Поздно вечером – дети уже спали – появился гость.

Анна Григорьевна Достоевская, всегда стоявшая на страже покоя мужа, не пускала:

– Фёдор Михайлович не очень здоров. Спать почти перестал…

Достоевский услышал, вышел из кабинета, спросил обычным глуховатым голосом:

– Кто там, Аня?

– Не всё ли равно? – довольно раздражённо ответила Анна Григорьевна. – Незнакомец какой-то.

И дальше – тише:

– Кто вы такой, сударь?

– Бывший студент… Медик.

– А по какому делу?

– Поговорить мне нужно. О деле поговорить.

Достоевский расслышал. Уловил в слове «дело» подспудный смысл, попросил:

– Аня, пусть войдёт, – и вернулся в кабинет.

Сел на диван, опустил плечи, обхватил руками колено. Потом спохватился – пересел к письменному столу.

Вошёл молодой человек в очочках, с рыжеватыми кудрями.

Достоевскому его вид не понравился. Нахмурился:

– Если вы о моих романах поговорить пришли, то, извините, не ко времени. Да и охоты особой у меня сейчас нет спорить…

– А почему вы решили, что я пришёл непременно спорить? – слегка задыхаясь от волнения, спросил бывший студент. – Нет-с. Я пришёл к вам потому, что мне не к кому больше идти.

Достоевский сначала чуть было не вспыхнул: издёвка послышалась. «Не к кому больше идти», «Некуда больше идти», – слова Мармеладова из «Преступления и наказания». Однако сдержался.

Сказал, набивая папиросу табаком с помощью специальной машинки:

– Сейчас многим не к кому больше идти… Но почему нужно идти непременно ко мне? Повторяю: у меня сегодня нет настроения.

– Не из-за казни ли Дубровина? – тихо спросил молодой человек.

Достоевский бросил папиросу. Всё же это наглость, однако.

– Да! И из-за казни! А вам что за дело?

– А мне есть дело. Прямое дело…

Незнакомец сделал шаг вперёд и прошептал:

– Это я стрелял в генерала Дрентельна.

Достоевский в изумлении оглядел «студента».

– Вы, кажется, сумасшедший. Или какой-то шутник, только я не понимаю ваших шуток…

– Ни то, ни другое. А только я действительно тот, кто в Дрентельна стрелял.

Достоевский ещё раз окинул его взором – колючим, недобрым. Кашлянул: