Дети погибели

Записка была короткой: «Обнаружил, что за мной наблюдают, и уже, кажется, давно. Прошу срочной помощи. П.».

Глава 7

ПЕТЕРБУРГ.

Апрель 1879 года.

– Здравствуйте, Петенька, – сказал Севастьянов. – Вам привет от Саввы Львовича.

Акинфиев испуганно присел, во все глаза глядя на Пашу. Обернулся в комнаты, откуда падал свет на крыльцо.

– Кто вы? – тихо спросил он. – И как вы меня нашли?

– Я помогал господину Филиппову. Служу в министерстве. А найти вас, Иван Петрович, нетрудно: адресок ваш домашний в паспортном столе имеется, да и в служебной картотеке.

Акинфиев подслеповато прищурился. Вздрогнул:

– Ну, что же мы тут, на крыльце… Пожалуйте в дом.

Дом Акинфиева был с мансардой, и туда-то, в мансарду, он и повёл Севастьянова. Но сначала познакомил с семьёй. Супруга сидела в гостиной, кутаясь в шаль. Она была в ночном чепце, раскладывала пасьянс. Увидев Севастьянова, поднялась, подала руку.

– Здравствуйте! Ах, к нам так редко гости приходят! Иван Петрович такой нелюдим, а мы всегда гостям рады. Сейчас самовар поставят!

– Не затрудняйтесь, – сказал Севастьянов. – Я к Ивану Петровичу по делу…

Из комнаты вышла худая бледная девица, лицом похожая на мать.

– Это моя Верочка, – сообщил Акинфиев. – Говорит по-французски, прекрасно музицирует. Это, Верочка, мой товарищ по работе.

Акинфиев на секунду смешался, вопросительно взглянул на Севастьянова.

– Павел…

– Павел Александрович, – помог ему Севастьянов.

– Очень приятно, – сказала Верочка, робко взглянула на Севастьянова и покраснела.

– Не робей, Верочка. А лучше сыграй нам что-нибудь из Глинки.

– Отчего же не из Годара? – спросила Верочка.

Севастьянов поклонился:

– Простите великодушно, но это, если можно, позже…

– Как хотите, – погрустневшим голосом проговорил Акинфиев. – А вот мои пострелята, Антоша и Викуша…

Перед Севастьяновым возникли два мальчика-погодка. Один был посветлей – в мать, другой потемнее – в отца.

– Добрый вечер! – чуть не хором сказали мальчики.

– Умницы… – заученно пробормотал Петенька. – Уроки уже приготовили? Ну, ступайте, играйте…

Акинфиев обернулся к Паше.

– Ну-с, прошу в мой, так сказать, одинокий приют…

И он пошел к лестнице.

В мансарде было, вопреки ожиданию, неуютно. На старом диване валялся скомканный старый плед, на письменном столе лежал громадный рыжий кот: он сощурился, когда Акинфиев, потушив свечу, зажёг лампу под грязным, усиженным мухами, абажуром.

– Прошу! – повторил Акинфиев, указывая на старое, видавшее виды кресло, стоявшее сбоку от стола.

Севастьянов сел. Сейчас же к нему на колени прыгнул кот и замурлыкал. Кот оказался довольно увесистым. Он мурлыкал, тёрся о руки Севастьянова, а потом начал играть коготками, запуская их, и довольно больно, в колени…

Защёлкало что-то вверху. Севастьянов поднял голову: в углу, в клетке, подвешенной очень высоко, суетилась птица с уродливо изогнутым клювом.

– Это клёст. Таёжная птичка, – пояснил Иван Петрович. – Очень ласковая птичка. Когда я её выпускаю из клетки – она мне волосы клювиком завивает… Стёпа! Стёпочка!

Клёст защёлкал с удвоенной страстью. Кот оставил в покое колени Севастьянова, поднял морду и хмуро поглядел на Стёпу.

– Вот-с, – сказал Акинфиев грустно, усевшись на диван. – Так я и живу. В полной, можно сказать, духовной изоляции. Боже мой, вы даже не представляете себе, насколько я одинок!

Снизу донёсся голос супруги:

– Ванюша! Самовар готов!

– Вот видите? То есть, слышите? – понизил голос Акинфиев. – Нигде не спрятаться. Один в толпе, как перст!

Севастьянов промолчал. С его точки зрения, при таком изобилии жильцов в этой квартире о какой-либо изоляции не могло идти и речи. Сам Севастьянов терпеть не мог птиц в клетках, – жалел их; и котов, – чихал от их шерсти.

Он тут же чихнул.

– Извините. Кошачья шерсть на меня так действует.

– А! Понимаю. Супруга тоже кашлять начинает, когда Мурлыка ей на колени ложится… Сейчас, не беспокойтесь…

Иван Петрович весьма неделикатно схватил кота за загривок и вышвырнул на лестницу. Кот злобно фыркнул за дверью.

Севастьянов перевёл дух.

– Итак, Иван Петрович… Я понял, что за вами следят.

– Да-с! Следят! – встрепенулся Акинфиев. – Я уже несколько дней примечаю. Когда на кладбище иду – всегда одного и того же городового встречаю. Причём, заметьте, в разных местах! Я уж пробовал ходить другой дорогой. И всё равно он – тут как тут.

– Ну-у… Городовой, – он, может быть, только вас охраняет, – сказал Севастьянов. Правда, не очень уверенно. О городовом Лев Саввич ни разу не упоминал.

– А зачем же ему меня охранять?

– Так вы же сами сказали: следят.

– Да. Следят. Третьего дни двух дам приметил. И вспомнил, что одна из них мне уже встречалась. Вечером, когда я со службы шёл. Увидела меня – отвернулась. Я бы и не вспомнил, но тут гляжу – стоит она самая, и другая с ней. По виду – барышни, на курсисток похожи. Только одна постарше. И, наконец, вот, взгляните…

Акинфиев подскочил, сунул руку под валик дивана и вынул скомканную бумажку:

– Извольте прочесть. Камень в неё был завёрнут – и мне в форточку, вот прямо сюда, в мансарду, влетел.