Дети рижского Дракулы

Соня обвела глазами комнату. «Хорошо же, Арсений, ты приглядываешь за своим протеже. Благодетель, тоже мне!»

И она отчетливо припомнила этого темноволосого мальчишку, гордившегося своей учебой в Виленском пехотном юнкерском училище. На вакации приезжал он к отцу в юнкерском темном, шедшем ему мундире, поблескивал галунами, красовался фуражкой. Что ни год, нос задирал все выше. Соне надоело от него каждый раз слышать, что барышне сыщиком стать нельзя, она и перестала с ним делиться восторгами по поводу прочитанного Эдгара По или Годвина. Папенька, конечно, был расстроен, у них со старшим Бриедисом имелись планы поженить детей. А те разругались.

Хорошо, что он уехал надолго учиться – в Николаевскую академию Генерального штаба. И уж точно сыщиком оттуда не должен был возвращаться; маменька вздыхала, мол, такого жениха упустили. Соня слышала: его сначала в поручики произвели, а потом, очень скоро, за какие-то заслуги – в штабс-капитаны. И когда это Арсений успел приставом сделаться, интересно знать?

– Сенька – заносчивый и кичливый мизантроп, сосед наш, и я его хорошо знаю… Знала раньше, – сказала Соня после паузы раздумий.

– Тогда понятно, почему он у вас в дневнике записан. – Данилов тотчас понял по лицу Сони об истинном предмете ее таких долгих размышлений. – Девчонки любят гадости думать о… заносчивых и кичливых.

Девушка надула губы: и вовсе не об этом речь, хотела сказать она, вовсе не потому она про Бриедиса написала, но найтись с ответом не сумела сразу. Стояла с минуту молча, глядя в пол. Потом подняла глаза на Григория Львовича:

– Вы уверены, что Камилла взяла «смит-вессон» у Арсения?

– Почти да. Она его с собой на спектакль звала и на прошлой неделе просила меня передать ему билет. А вчера заходила узнать, выполнил ли я ее просьбу.

– А начальнице нашей сказали это?

– Разумеется, нет.

– Вы правы. Это она, – с серьезным лицом кивнула Соня, закусив ноготь большого пальца. – Я сразу так и не подумала… Записка составлена из букв, вырезанных из театральных афиш, а она в Латышском обществе состоит, там театр есть. Тогда нужно допросить Камиллу Ипполитовну.

– Допросить? – Григорий Львович скривился. – Вы что же, совсем не понимаете? Я совершил ошибку! Не нужно никого допрашивать. Нужно было… – тут он вытер мокрые глаза и всхлипнул, сжав зубы, – нужно было всего-то тихо вернуть оружие штабс-капитану. Но я был так сражен этой выходкой, что не сразу вспомнил, как Камилла просила меня познакомить с ним. Как долго увивалась подле. Она всеми средствами пытается ему голову вскружить… Теперь ей достанется! А заодно и бедному штабс-капитану, и гимназии… И вам, пропади пропадом ваш дневничок и ваши эти дурные фантазии!

– Складная версия, – молвила Соня. – Но давайте как-то увяжем все это с тем, что вас уже два года, как вы сказали, хотят убить.

– Соня, уходите, – прервал ее Данилов и сел в кресло. – Уходите. Незачем вам в это лезть.

– Вас же убить могут.

– Могут. И пусть… надоело уже. Пусть приходят наконец. И убивают.

– Вы должны сходить в полицию. И… Арсению все рассказать. Вы говорили ему о покушениях?

– Ему – нет.

– Но почему?

– Я не знаю. Я боюсь, что у моих отца с матерью были тайны, которые они хотели похоронить с собой. В последние годы их затворничество, их нежелание принимать ничью помощь передалось и мне. Если я пойду в полицию, может… произойти что-то нехорошее. Все это не зря. Какая-то туча стоит надо мной. Сначала эта моя болезнь, лечебница в Швейцарии, о которой я едва помню, потом их странности. Они были у меня очень старыми… Может, это всего лишь маразм, но я не хочу, чтобы кто-то знал, стал жалеть, принялся распускать слухи.

Данилов перестал яриться, заговорил тихо и обреченно, словно между ним и Соней возникла доверительная связь, словно он бесконечно в ней нуждался, искал и нашел. Соня слушала, давя слезы, и в конце концов громко всхлипнула. Данилов вскинулся на нее, обнаружив ее участие, смутился, опустил глаза.

– Мне приятна ваша забота, Соня. Оказывается, бывают среди учениц те, кто еще способен на сочувствие. Но принять вашу помощь невозможно.

– А почему пристав приходил, когда родители… ваши умерли? – тихо спросила она.

– Засвидетельствовать смерть, конечно же.

– И все?

Этот вопрос заставил Григория Львовича вновь поднять на девушку взгляд. И в глазах его мелькнуло сначала сомнение, следом угнездилось раздумье. Он сидел и вспоминал.

– Не припомню ничего такого… Вам же в голову пришло, что их убили? Нет, папенька умер, потому что он уже был стар, не ходил. А маменька капель перебрала… но она тоже стара была, и… капель… – Голос Данилова задрожал и затих.

Минуту он сидел, глотая рыдания.

– Она это случайно, – вырвалось у него, – случайно! Рука, понимаете, неверная, глаза подслеповаты. Доктор сказал – все ее капли. Я сам видел, как она их принимала. Но не остановил… Не остановил!