Дети ржавчины

Я находился здесь уже седьмой день. За это время ничего не изменилось. Каждую секунду я ждал перемен, каких‑то глобальных свершений, в результате которых я перестану быть одним из оборванцев овощного двора и займу подобающее положение. На неудобства я поглядывал свысока, считая их временными. Но день шел за днем, а эти временные трудности все больше притирались ко мне, становились постоянными, неотъемлемыми и, что самое плохое, привычными. Мысль о возвращении меня так и не побеспокоила всерьез. Это было странно, очень странно. Воспоминания о работе, доме, Катеньке и других оставшихся в прошлом частях моей жизни не вызывали ни грусти, ни ностальгии. Все это казалось главами хорошей, давно прочитанной книги.

Одним словом, я не мог внятно ответить себе, к чему стремлюсь и чего жду от жизни. Мои надежды на какие‑то сдвиги так и не обрели понятной, законченной формы.

Ночью с улицы нередко доносились крики. Кого‑то грабили, может, убивали. Никто и никогда не рвался на помощь. За семь дней я ни разу не вышел за ворота. По обрывкам разговоров я мог догадаться, что весь город – сплошной овощной двор, окруженный с разных сторон каменистыми степями, горными грядами и редкими небольшими огородами. Где‑то далеко были непроходимые горы, за которыми скрывалась Пылающая прорва. Что это такое, я так и не выяснил. Однажды затеял было разговор с Другом Лошадей, но он ничем мне не помог. Сказал лишь, что чем меньше о ней думаешь, тем меньше она думает о тебе.

Вообще, новую информацию об окружающих меня явлениях я получал очень медленно. Да и не очень стремился, считая, что главное впереди.

Сегодняшний день, как и все предыдущие, начался с разноса воды лошадям. Укравший Мясо встал чуть раньше нас, чтобы успеть наполнить часть тяжелых железных лоханок, которые мы с Другом Лошадей немедленно начали разносить по стойлам и подсовывать под двери. Мы носили и носили, а он наполнял все новые. Я мечтал поскорей закончить и завалиться в какое‑нибудь тихое место подремать. Но долго дремать мне не дадут. Через каких‑то полчаса мы снова будем обходить стойла и давать коням овес.

Укравший Мясо работает размеренно и мощно, как большая машина: шагает, сгибается, выпрямляется, шумно выпускает воздух, через равные промежутки времени останавливается, собираясь с силами. Друг Лошадей, напротив, бегает, суетится, зря теряет массу энергии, хотя каждую секунду стремится ее сэкономить за мой счет. Наблюдать, как он старается переложить самую тяжелую работу на меня, довольно смешно. Я на него не в обиде – все‑таки старый человек.

Когда мы вышли к колодцу за очередной лоханкой, он вдруг тронул меня за плечо.

–  Вон тот человек, про которого ты спрашивал. Это он привез тебя сюда.

Я посмотрел в глубь двора, где несколько работников ссыпали из телеги на землю зеленоватую мелкую картошку. В стороне от телеги стоял высокий человек, одетый во все черное. У него были высокие сапоги, длинный нож и довольно большая сумка на поясе. Черные волосы собраны в пучок на макушке, что придавало ему сходство с древними самураями.

Почувствовав мой взгляд, он вдруг обернулся. Я сразу заметил, какая у него жесткая, неподвижная усмешка на лице. Это было лицо человека, который не боится ничего и никого. И не верит ни во что, кроме самого себя. В его фигуре, в сложенных за спиной руках и широко расставленных ногах чувствовалась быстрая упругая сила, какая бывает у хищных животных.

–  Его зовут Подорожник, это старший погонщик, – шепнул Друг Лошадей. Через секунду он добавил: – Не нужно смотреть так долго. А то главному старосте передадут, что ты плохо работал.

Мы взяли лохань и поволокли ее в пронавоженное нутро конюшни, плеская холодную воду себе на ноги.

–  Если позволишь мне съесть половину твоей утренней каши, – сказал старик, – дам хороший совет.

–  Позволяю, – охотно согласился я.

–  Он не знает, как к тебе относиться. То ли он спас тебя, то ли забрал в плен.

–  Какое мне до того дело?

–  Неужели не понимаешь разницу между услугой и насилием? Да ведь он может потребовать с тебя плату, если ты вздумаешь назвать его спасителем! Вот и думай сам, как себя вести.

Я не стал благодарить старика за совет. Ему моя каша нужна, а не благодарность. Вообще, надоела уже эта бухгалтерия. Можно подумать, что здесь национальная игра сводить дебет с кредитом и считать, кто кому сколько должен. Это, конечно, от бедности. Может, скоро и я начну считать, сколько раз я лоханку в стойло сунул, а сколько старик. И кашу с него за это требовать…

Наконец и с водой, и с овсом покончено. Время завтракать. Я отвалил старику в миску его гонорар и принялся есть остаток, стараясь не морщиться и поменьше плеваться, когда на язык попадаются особенно противные кусочки. При этом я гнал от себя воспоминания, из чего эта каша делается. Однажды я видел.

Едва я втиснул в себя последний комок, подошел староста.

–  Лучистый купил новую лошадь, – объявил он, хлопая плеткой по стене. – Ее приведут после обеда. Найди хорошее стойло и вынеси из него всю грязь.