Дети Снеговика

Несколько раз, пока она сотрясала воздух своими тирадами, я пытался ее обнять, утешить, но ей было не до того. Иногда, правда, она смягчалась, но в основном сидела на полу и колотила кулаком по ковру. На коленях у нее лежала фата, которую она периодически использовала в качестве носового платка. Никогда еще Лора не была мне так близка.

Казалось, стены моего номера перекорежило, как бока смятой обувной коробки. Еще чуть-чуть поднажать — и вся эта диорама в натуральную величину даст трещину, и толпы людей, населяющих мое и Лорино прошлое, беспорядочной гурьбой вломятся в настоящее.

Я начинаю повторять имя жены, хотя понятия не имею, что скажу дальше, и слышу в ответ ее свистящий шепот:

— Мэтти, блядин ты сын, приезжай домой.

Свободная от телефонной трубки рука заползает под футболку и сгребает кожу. За спокойствием, которое я уловил в голосе Лоры, всегда скрывается усталость, это я знаю. Она не в состоянии выдержать столько часов. Но лишь теперь до меня дошло, что эта усталость была частью ее стратегии, рассчитанной на сохранение брака, чтобы оставаться моей женой, существуя на то, что я был способен ей дать, — я ведь даже не пытался подкопаться к тем тайникам, где прячется ее одиночество. Я дал ей любовь — но, так или иначе, не свою.

После молчания, кажущегося слишком долгим даже для нас, Лора пробормотала:

— По крайней мере, теперь мне ясно, что этот придурок делал на нашей свадьбе.

— Не такой уж он был придурок, — сказал я, поморщившись при воспоминании о том, как Пусьмусь вместо шаферовского тоста разразился неблагозвучной галиматьей из китайской оперы. По последним сведениям, он пытался открыть при ипподроме в Саратоге[19] что-то вроде ночного клуба, завлекая посетителей бурлескным шоу с участием полуобнаженных девиц, изображающих помощниц конюхов, и бесплатным пирсингом для мелюзги.

— Он влез ногой в наш свадебный торт, — напомнила Лора.

— Но он же в шутку, — тихо сказал я. — Да хоть бы и не в шутку.

— Мэтти, почему ты перестал рисовать?

Не знаю, то ли сам вопрос, то ли боль в ее голосе, то ли что-то еще, совершенно безотносительное, прозвучало как обвинение.

— Я не художник и не хочу им быть, — отрезал я. — Просто так получилось. Однажды.

— Жаль, что я тебя тогда не знала.

— Я был таким же… — от усталости мне было лень подбирать слова, — такой же бестолочью.

— Мэтти, скажи, может, у тебя неприятности? Ты ничего не собираешься с собой сделать?

От неожиданности я катапультируюсь из постели. Еще несколько секунд этот вопрос звенит у меня в ушах.

— Да как только тебе… — начинаю я, но она снова перебивает.

— Ну, господи, Мэтти, просто у тебя день рождения, а ты сидишь в каком-то мотеле за тысячу миль от дома и мусолишь события десяти-двадцатилетней давности! Ты кажешься таким маленьким, Мэтти. Совсем маленьким.

В разъеме штор серебрится полоска окна, и света в комнате ровно столько, что мне видно отраженные в стекле мои пол-лица.

— Лора, на самом деле все не так трагично, как кажется. Правда.

— Ты хочешь сказать: все кажется не таким трагичным, как на самом деле?

Я смеюсь, она тоже. Смеемся мы недолго: все вроде хорошо, да не очень.

— И последний вопрос, Мэтти. — Она таки не смягчилась. — Ты рассказываешь все это мне! Мне лично? Или тебе сгодились бы любые уши?

— Не знаю, — отвечаю я честно, не желая кривить душой. Она этого не заслуживает. — Наверное, тебе. Во всяком случае, мне бы хотелось, чтобы это было так.

— Хорошо бы тебе с этим разобраться. — Лора заворочалась в постели, и я понял, что сейчас она нажмет на рычаг.

— Не бросай трубку! — лепечу я второпях. — Хочешь сюда приехать? Самолично поучаствуешь в моих Поисках Душевного Покоя.

— Ты вполне ясно дал мне понять, что это сольная экспедиция.

— Когда это? Что-то не припоминаю.

— Хм-м-м, — тянет Лора. Мое приглашение явно удивило ее меньше, чем меня самого, и вроде даже немного успокоило. Она снова берется за банджо. Теперь мне его хорошо слышно. — Я бы не хотела сбивать тебе фокус или что там еще. Черт с тобой, ты уже дал мне исчерпывающее объяснение насчет мертвой руки, висевшей у нас на стене все эти годы.

— Это не мертвая рука.

— Ты же сам тогда сказал: «Это образы людей, которые стали призраками». Помнишь? Я — да.

По крайней мере, теперь ее враждебность перекинулась с меня на мои работы.

— Я и не подозревал, что тебе не нравятся эти рисунки.

— Что значит «нравиться», Мэтти?

Ее голос зазвучал нежнее. В нем появилась любовь ко мне или, по крайней мере, то ласковое пренебрежение, которое мы совместными усилиями довели до совершенства и которое где-то до последнего года делало большинство наших ночей непроницаемыми для боли, которую мы спокойно причиняем друг другу.

Она все бренчит. Я снова заваливаюсь в постель и слышу, как затихают звуки банджо. И опять воцаряется наше любимое, приятно давящее молчание.

— Спокойной ночи, Лора, — говорю я. Она не отключается, и я повторяю еще раз, гораздо нежнее. Она вешает трубку.