Дети солнца

С её появлением в доме связана была одна не самая приятная для нас процедура – мама заставляла нас пить сцеженное в гранёный стакан грудное молоко. Молока у неё было в тот раз много, в какой‑то момент она даже кормила им не только нашу Аллочку, но ещё и свою племянницу Ирочку, которая родилась на три месяца раньше и которую мамина сестра тётя Инна привозила летом из Тбилиси к нам на показ. Мама прикладывала их к груди поочерёдно, они наедались и отваливались, тогда наступала наша очередь. Мама сцеживала молоко тонкими голубоватыми струйками в стакан, накрывала его марлей и звала через раскрытое во двор окно нас с Неллей. Мы не хотели пить это молоко, оно казалось нам слишком тёплым, сладким и приторным.

— Пейте, я кому сказала! – приказывала нам мама. – Это вам не магазинное!

Мы морщились и пили.

Папу я запомнила в тот день (1 марта 1957 года), когда родилась наша третья сестричка, сидящим за столом посреди комнаты, спина его была согнута, голова опущена на руки. То ли он выпил, то ли спал, то ли просто молча страдал, но что‑то такое с ним происходило. Бабушка, дежурившая у роддома весь день и заглядывавшая там в окна в надежде увидеть или услышать, как мама будет рожать, первой узнала, что девочка. Она поехала домой и довольно скорбно сообщила об этом папе, только что пришедшему со смены и как раз собиравшемуся идти проведывать маму. Узнав про девочку, папа передумал идти в роддом и сказал бабушке, что и вообще туда не пойдёт, пусть она, если хочет, сама свою внучку забирает, а ему она не нужна! И не пошёл. Зарегистрировали девочку тоже не сразу, а только месяца через полтора, и все это время не было у неё никакого имени, говорили просто «малая».

— Будем сегодня малую купать?

— Слышишь, малая кричит, пойди покачай!

Об имени шли в доме какие‑то споры, помню, фигурировали Шура и Люба, но кончилось тем, что папа записал её Аллой – в честь киноактрисы Аллы Ларионовой, которая ему в тот период очень нравилась.

— Значит, дедушка Женя мою маму не любил? – надувает губки Арина, и, кажется, вот–вот заплачет.

— Ещё как любил!

Аллочке (она же Алёнка, она же Котёнка, прозванная так папой за любовь к найденному на улице котёнку, она же до сих пор Котя) – года три, она у нас настоящая акробатка, папа устраивает с ней целые представления на берегу моря: подбрасывает её и ловит, она делает мостик, а он поддерживает её под спинку, он ложится на песок, вытягивает вверх руки, и она делает на них стойку вверх ногами, только косички болтаются. Он называет её «моя любимица», учит плавать и обещает: «Котёнка наша точно пловчихой будет!».

После Аллочки проходит ещё несколько лет, и мы с Неллей уже совсем большие, нам 12 и 11, а Котя идёт в школу, и вдруг…

Однажды (должно быть, это была осень 1962 года) я сижу за круглым столом посередине комнаты и, откинув жёлтую бархатную скатерть, делаю уроки. Бабушка сидит позади меня, прислонясь к тёплой печке (она всегда там сидит – спину греет) и разговаривает как бы сама с собой, но с явным намерением вовлечь в разговор и меня.

— Твоя мама уже совсем с ума сошла. Она хочет быть, как Сара! – произносит бабушка.

Я отчего‑то испугалась этих слов, совершенно ещё не понимая, что бы они значили, но почувствовав за ними что‑то нехорошее, даже стыдное. Слишком я знала все бабушкины интонации. Я не обернулась и ничего не спросила, а только втянула голову в плечи и замерла, ожидая продолжения фразы.

— Ей мало трох, ей надо чатырох, — закончила бабушка.

Несмотря на свои 12 лет, я совершенно точно поняла, что она имела в виду. У нашей мамы будет ещё один ребёнок! И нас станет четверо! Как у нашей соседки, адыгейки тёти Сары, недавно родившей четвёртого ребёнка, мальчика Рамазана. Хоть бы и у нас был мальчик, хоть бы мальчик!

В ближайшую субботу, в бане, куда мы ходили всей семьёй (женщины – в отдельный номер, а папа – в общее мужское отделение), я стала исподтишка разглядывать мамин живот, но ничего нового не заметила. Новое появилось гораздо позже, и было стыдно и страшно наблюдать, как «оно» растёт и шевелится. Мама разрешала нам потрогать свой живот, мы трогали, и «братик» отзывался лёгким вздрагиванием. «Ножкой стучит, — говорила мама, — бегать хочет». Мы терпеливо ждали, а пока придумывали имена. У нас с Неллей был целый список имён, в котором перечислены были все те мальчики из нашей школы, которые нам более или менее нравились, потом, конечно, артисты кино – Олег (Стриженов), Кирилл (Столяров), потом космонавты – Юрий, Герман и Валерий (Быковский), а больше к тому времени ещё никто не полетел.

И вся история повторяется. Бабушка караулит возле роддома, папа на работе, мы трое целый день торчим возле трамвайной линии (дело происходит летом, у нас каникулы). Мы ждём известия о братике. И вот вдалеке, на остановке появляется бабушка. Она с трудом слезла с высокой подножки трамвая, чуть не упала, мы несёмся ей навстречу, она сначала не видит нас, идёт медленно и смотрит себе под ноги, мы кричим: «Бабушка–а–а! Ну что? Мальчик?». Она поднимает голову, видит нас и машет с досадой рукой: