Дети солнца

Не могла же она пройти мимо такой замечательной, такой благоухающей на всю округу фабрики!

Между тем, гораздо более завидным местом работы считался на Дубинке мясокомбинат, и устроиться туда было непросто. Те, кому посчастливилось, сами всегда были с мясом и снабжали родственников, соседей и знакомых. Мясо носили по дворам под покровом темноты в небольших хозяйственных сумках.

— Есть печень, языки, не желаете? А рёбрышки?

Наша бабушка почему‑то брезговала этим мясом и не брала, предпочитала покупать на базаре, у колхозников.

— Кто их знает, как они его проносят, может, в штанах!

Но многие брали, и охотно, у «ходоков» была своя постоянная клиентура. Отчего не взять, если в два раза дешевле, чем на базаре.

Что касается парфюмерки, то, как выяснилось со временем, там тоже было чем разжиться. Почти вся продукция фабрики делалась на спирту. Выносили его в специальных фляжках и грелках, в основном для себя, к празднику, чтобы не тратиться на водку, но бывало, и приторговывали. Между теми, кто работал на мясокомбинате, и теми, кто работал на парфюмерке, были свои, особые отношения. Мясо и колбаса хорошо менялись на чистый спирт, и, таким образом, главные составляющие любого праздничного стола были обеспечены. (Другие составляющие – картошка, лук, помидоры–огурцы, зелень – это у каждого было своё, с огорода).

Папа называл эту прозрачную, с резко бьющим в нос запахом жидкость «спиртецкий».

— Ну что, выпьем спиртецкого?

Мог пить неразбавленный. Но вообще‑то спирт разбавляли. Из литра «чистого» выходило четыре–пять (смотря как разбавить) бутылок водки, которые отдавали по 2 рубля за бутылку. Весь наш двор потихоньку приторговывал спиртом. Появлялись по вечерам какие‑то чужие люди, шептались во дворе с кем‑нибудь из соседей, после чего уходили с полными сумками. Теперь я понимаю, что это были, видимо, перекупщики.

— Они дождутся, что их всех посадят, — говорила наша бабушка.

И действительно, время от времени становилось известно о проверках на проходной парфюмерной фабрики, о том, что кого‑то «застукали» со спиртом, но никогда я не слышала, чтобы кого‑нибудь за это дело действительно посадили. То ли спирт носили с фабрики в разумных пределах, то ли у ОБХСС были в то время дела поважнее, но все как‑то обходилось.

В цехе розлива мама работала только первые года два–три, после чего перешла в контору фабрики, а именно – в отдел снабжения и сбыта, где и застряла на много лет, до самой пенсии. У мамы обнаружились редкие по тем временам коммерческие способности, и работа её связана была с тех пор с постоянными разъездами. Вернувшись из одной командировки, тут же собиралась в другую. Мамина работа состояла в том, чтобы «выбивать» у смежников «сырье и комплектующие» — например, розовое и эфирное масло, флаконы и колпачки для флаконов, даже этикетки – всё это, согласно существовавшей системе производства, делалось в разных местах Союза. Эта мамина специальность называлась некрасивым словом «толкач». Однажды я услышала это слово по телевизору, из уст Аркадия Райкина и поняла, что у мамы какая‑то плохая, даже неприличная работа, ведь Райкин над этим самым толкачом явно насмехался. Сама же мама свою работу уважала и говорила, что без толкача, то есть без неё, фабрика вообще встанет и не выпустит не то что ни одного флакона духов, а даже ни одного тюбика зубной пасты, потому что эти самые тюбики (по–производственному – «тубы») надо ещё съездить протолкнуть из какого‑нибудь Днепропетровска.

Отправляясь в командировку, мама обязательно упаковывала в чемодан «презенты» для нужных людей. Обычно это были подарочные наборы духов в бордовых и синих бархатных коробках, отличавшиеся тем, что внутри флаконов находились живые цветы (кажется, глициния). Я никогда не могла понять, как они туда попадают (горлышки у флаконов были совсем узкие, с копейку) и как они там, в этой концентрированной жидкости, живут. У нас дома тоже стояли на трюмо флаконы с цветами внутри, и когда духи кончались, бедный цветочек так и оставался в своём стеклянном заточении, склонив головку и влажно поблёскивая безжизненными лепестками.