Дети света

Дальше она пишет о кончине поэта: «В гробу лежал человек, которого я никогда не видела. Мне сказали, что это Блок. Панихида. Ершовы (соседи) рассказывали, что он от боли кричал так, что прохожие останавливались под окнами. Хоронил его весь город, весь тогдашний Петербург, или, вернее, то, что от него осталось. В церкви на заупокойной обедне было теснее, чем бывает у Пасхальной заутрени. И непрерывно всё происходило, как в стихах Блока. Это все заметили и потом часто вспоминали».

И вот «однажды, когда уж и руки стали опускаться; когда казалось, что поиски зашли в тупик, чисто случайно» Петру протянули тоненькую книжицу: Анна Ильинская «Духовные дочери старца Нектария Оптинского»^[1] в главе «Оптинка в миру», прочитал о Надежде Александровне Павлович.

«Они с Блоком были не только на поэтических вечерах, но и в Казанском соборе, где ставили свечи перед иконой Божией Матери.

Блок подарил Павлович первый том Добротолюбия со своими пометками. Вот некоторые строки, которые были подчеркнуты в книге… «Какая выгода приобретать то, чего не возьмем с собою». «По причине страстей… мы не можем уже познать красоту и требования нашей духовной природы». «Знайте, что дух ничем не погашается, как суетными беседами». «Душа, если не воспримет душевной сладости, расти не может».

Также Блок предложил ей прочитать «Летопись Серафимо-Дивеевской обители», что она с радостью исполнила.

Духовная связь с Блоком во многом определила дальнейший жизненный путь Н.А. Павлович. Вот как она сама пишет об этом:

«Петроград, 1 декабря 1920 г. …Я увидела человека… Зовут его Александр. Это один из крупнейших русских людей. Первое ощущение — невыразимая боль. …Иногда у меня бывало нечто вроде ясновидения — белый луч от меня на человека. Здесь не луч, сноп лучей, который, пройдя через него, как бы упал обратно, но я увидела и себя. В его душе была боль, холод, мрак и страстная память — тоска об ином мире; и мир этот был тот же, что виделся, звучал мне».

Кончина Блока 7 августа 1921 года стала трагедией ее жизни. Многие слышали, как в последние два-три дня Блок громко кричал: «Боже! Прости меня! Боже! Прости меня!» Проводив поэта в последний путь, она была как потерянная. У нее хватило разумения понять опасность своего душевного состояния, и она стала молиться Богу о ниспослании духовного руководителя. Не успела она окончить молитвы, как к ней вошла знакомая и как бы случайно сказала, что друг детства Н.А. Лева Бруни теперь ученик Оптинского старца Нектария. Павлович написала свое письмо-исповедь и попросила Льва Александровича передать ее старцу.

И вот встреча со старцем состоялась. После разговора и исповеди «отец Нектарий сказал: «Да, грешна, но дух истинно христианский». Положил руку на голову и три раза произнес: «Все прощено». Н.А. по благословению батюшки Нектария осталась жить в Оптиной под старческим руководством.

Надежда Александровна рассказала старцу Нектарию о своей огромной боли — Александре Блоке. После ее слов он написал на куске картона «Об упокоении раба Божия Александра» и положил при ней на угольник с иконами. Через неделю-другую неожиданно сказал: «Напиши матери Александра, чтобы она была благонадежна: Александр — в раю». Самой ей и в голову не приходило спрашивать о загробной участи Блока. Старцу нравилась поэзия Блока, особенно «Стихи о Прекрасной Даме» и «Итальянские стихи».»

Александр Блок в раю! Он оправдан. Это открытие дорогого стоит!..

Почему нам так близки жития таких святых, как Мария Египетская, Вонифатий, Евдокия? Да потому что в первой части их жития мы узнаем себя, любимых. Нам это очень близко и понятно: разврат, пьянство, веселье. А потом, прочитав во второй части жития про их подвиги и мучения, мы молимся им, как живым, которые слышат каждое наше слово. Потому что они «наши», им знакомы наши скорби, наша слабость. Кто, как ни они, помогут нам, вымолят нас из адского огня.

Свидетельство Оптинского старца и его чада — сильный аргумент. Если любителя доступных дам, завсегдатая ресторанов, оступившегося в революцию, — Господь помиловал за горячее предсмертное покаяние, то и мы не лишены надежды. Ведь у человека можно все отнять: свободу, богатство, здоровье; но покаяния никто отнять не может. Как писал в своих знаменитых письмах игумен Никон (Воробьев) «нам оставлено покаяние», — других подвигов для людей нашего времени, увы, нет.

Поэзия Ахматовой, Блока, Тарковского, Рильке, Бродского высока. Это не рифмованная романтика кровяного давления и животных инстинктов. Это отрыв от пыльной земли и орлиный взлет в запредельный мир. Чтобы писать, как эти поэты, нужно иметь огонь в сердце, стремление к небесному и самоотверженность. Трудно представить себе поэта бизнесменом, как соловья хищником. Или, скажем, эгоистом, не знающим ничего, кроме себя. Что такой способен сказать, чтобы сердце читателя отозвалось и заплакало, как скрипка в руках маэстро? Чтобы стать народным поэтом, нужно быть «из народа», жить его мечтой и болью, себя самого напитать народным духом. И при этом суметь сказать ему нечто большее, чем тот обычно слышит.