Дети света

Как не знать? Выставкомы, дамочки в обтягивающих брючках с сигареткой приговор выносят: «Святой Николай у вас не такой, как в жизни!» - «Вы имеете в виду образ святителя Мир Ликийских Николая Чудотворца?» - «Что-что? А, ну да, собственно, его… - сигарета указует на святой лик. - Нет, что вы, это не пойдет. Это никуда не годится!»

Потом эти отверженные комиссиями иконы занимали должные места в храмах, монастырях. Их там не обсуждали, а со страхом и благоговением молились перед ними, «восходя от образа к первообразу». И получали утешение, исцеление, благодать…

- Ничего, брат… - кивнул Петр. - Как известно из истории Средней Азии, движение богатого каравана всегда сопровождает соответствующий аккомпанемент. И было бы обидно, если бы его не было. Значит, или караван плох, или аккомпанемент более достойному достался. Ничего… А что за перерыв был у тебя с 88-го по 98-й?

- Ведь храмы поднимались из руин, звали расписывать. Как откажешь?

Вспомнился большой образ Соловецких святых на московском подворье монастыря. Другие иконы, выдержанные в строгом каноне, с тем же золотым сиянием: Спас, Казанская, Николай Чудотворец… Огромные картоны с огнекрылыми архангелами…

- Где-то с середины 80-х учился у пейзажистов Владимирской школы, и получился целый цикл.

Вот они: «Лавра», «Озерный край», «Покровский собор», «Малиновый звон» - в них за внешней простотой целый спектр чувств: от чистой детской радости до высокой печали. От лубочного веселого юродства до горячей слезы. Впрочем, детского, пожалуй, больше. «Кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него».

Как часто на вернисажах бродишь, рассматривая картины, почитывая таблички с громкими именами. Про себя отмечаешь: здесь уныние, здесь пустота, растерянность, испуг. На этом полотне замерли какие-то люди, стоят чего-то, в очереди, что ли? Тут заспанные дамы в неглиже, фрукты-овощи, будто с витрины овощной лавки, засохшие цветы; вот неприкрытое уродство. Нет, не греет. На душе смятение, тревога… И редко среди «перлов самовыражения» мелькнет доброе лицо, ясные глаза, живая природа. То ли мы радоваться разучились, то ли некогда в суете вокруг оглянуться?

Вот почему Родион из шумного, душного мегаполиса выезжает в творческие поездки. Туда - в древние города и веси, где чудом сохраняется дух Святой Руси. Новгород, Суздаль, Владимир, Псков, Переславль, Тверь, Рыбинск, Плес, Тутаев, Пречистая Гора - от этих названий сердце русского человека начинает биться сильно и звонко. А от таких слов, как «Валаам», «Соловки», «Кирилло-Белозерск», «Псково-Печеры», «Оптина» - голова склоняется в почтительном сыновнем  поклоне.

Оттуда, где под звон колоколов тянутся к небу синеокие белокурые дети…

Оттуда, где окают и не прячут слез, где Левитан стоял у мольберта «Над вечным покоем», Солоухин писал «Владимирские проселки», Есенин воспевал «березовые ситцы», а Шаляпин ревел басом Дубинушку…

Оттуда, где вчерашние дети из благополучных семей носят черные заплатанные подрясники и воздевают руки в огненной молитве за мир…

…Возвращается взъерошенный, счастливый, усталый парень Родион. Скидывает истоптанные кирзачи, прожженную искрами костра телогрейку, пропитанную ароматом, «составленным» из «отдушин» хвойной свежести, сена и …навоза.

Часами рассказывает о бабушке с берегов Селигера, о знаменитом художнике, творящем на глухом хуторе для местного клуба; о лесном ските, где в чащобе три бывших зэка восстанавливают белый, как лебедь, храм.

Потом застенчиво улыбается, скрывается за перегородкой и выносит оттуда свежие загадоч­ные картины, которые излучают таинственный неземной свет. Переход. Завершение

С утра до самого вечера Петр безуспешно пытался освободиться от дел. Проблемы возникали, казалось, на ровном месте, и были одна другой срочней. И, хочешь - не хочешь, приходилось решать их, невзирая на затраты сил и денег. Вырваться из когтей суеты ему помогла «случайность»: сел аккумулятор сотового телефона, и он для всех «пропал». Тогда погода проявила свой нрав: то обвальный дождь стеной, то ураганный ветер, ломающий зонт. Только Петр знал, что ему обязательно нужно быть там. А препятствия только убеждали его в правоте.

Наконец, мокрым и усталым, вошел он в храм. Родион уже стоял у гроба, обставленного цветами, и читал за аналоем первую кафизму. Петр купил у приятной старушки за прилавком пучок свечей и стал обходить иконы. С первого шага его носоглотку обжег едкий запах формалина, которым пропитали тело в морге. Видимо, пьяненькие санитары перестарались. Когда он подошел ко гробу и зажег на подсвечнике в ногах покойного последнюю свечу, резь в носоглотке и глазах усилилась. «Как же я смогу читать Псалтирь, когда глаза слезятся, а тошнота подступает к горлу? Только бы не вырвало в храме. Вот позору-то будет. Господи, помоги!»