Дети света

Кто на свете плачет сейчас,

без причины плачет сейчас —

плачет обо мне.

Кто в ночи смеется сейчас,

без причины смеется сейчас —

смеется надо мной.

Кто на свете блуждает сейчас,

без причины блуждает сейчас —

идет ко мне.

Кто на свете гибнет сейчас,

без причины гибнет сейчас —

глядится в меня.

— Это «Серьезная минута», — пояснил Петр. — Не знаю как тебе, а мне кажется, это приступ тоски о прекрасном.

— Странно! Вроде бы о грустном, а так светло… Ты мне этот сборник дашь почитать?

— Бери.

Наконец дверь кухни открылась, и женщины вышли из затвора.

— Петр Андреевич, Марина отныне моя подруга, — произнесла Ольга «учительским» тоном. — Ее не обижай. Она очень хорошая девушка.

— И моя подруга, — напомнила Вика.

— Принесу послезавтра, — кивнула ей Марина. — Как обещала.

— Ты, девочка, приходи в любое время, — приветливо улыбнулась Ольга. — Видишь, как ты всем понравилась.

— Обязательно приду, — улыбнулась на прощанье Марина. И протяжно посмотрела в глаза Петру. А он протяжно вздохнул.

Кровь, пот и слезы

Воспоминание о первой встрече с Василием приносило Петру непонятную печаль. Впрочем, лихое гусарство старого зека их отношения удивительно облегчали. В душе Василия уживались ворчливая нежность, сварливая застенчивость и неуёмная любовь к человекам.

Петр видел его талант не от мира сего, но и сопутствующую тяготу. Иногда смотрел на Василия и понимал, что на его глазах разворачивается великая трагедия человеческой жизни. Петр молился о нем, как о страждущем, заказывал множество молебнов. Но все это не могло успокоить то место в душе, где поселился старый зек.

Архимандрит в своем монастыре устроил для него персональную келью, с решеткой на окнах и классическими нарами, только попасть туда его другу не довелось. Оставалось положиться на волю Вседержителя и принимать Василия таким, каков он есть, со всем антуражем. Грозные же слова архимандрита, сплетающие писательство с позорным падением, всплывали в сознании Петра, сообщая раздрай и маету.

Бесконечный, который уж по счету, раунд с архимандритом втянул его в вязкую изматывающую схватку. «С этим, однако, пора кончать!» Как спасательный круг, схватил он молитвослов и начал с покаянного канона. «Ныне приступих аз грешный и обремененный к Тебе, Владыце и Богу моему; не смею же взирати на небо…» Странное дело, чем больше он истирал себя во прах, чем большую гнусность открывал в себе, — тем легче и теплее становилось в сокровенной глубине души, откуда струились живые светлые воды.

После вечернего правила взял Новый Завет, который открылся на… притче о талантах из Матфея: «…и убоявшись, пошел и скрыл талант свой в земле…» и дальше: «…а негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов».

Следом за этим открылось Послание апостола Павла к Римлянам:

«…как в одном теле у нас много членов… так и мы, многие, составляем одно тело во Христе… И как… имеем различные дарования, то, имеешь ли пророчество, пророчествуй по мере веры; имеешь ли служение, пребывай в служении; учитель ли, — в учении; увещатель ли, увещевай; раздаватель ли, раздавай в простоте…»

«Вот и подсказка, — облегченно вздохнул Петр. — Слава Тебе, Господи».

После воскресной литургии подошел к Петру и дернул за ухо Георгий Васильевич, сокращенно Жора, и пригласил в гости. После бессонной ночи Петру ужас как хотелось часок-другой поспать, но неожиданно согласился. Сели они в джип, и пока Петр Андреевич разогревал двигатель, Жора щупал обивку, трогал сидения, слушал музыку, льющуюся из восьми динамиков.

— И живут же люди, и ездют же на чем таком. А самое интересное, что этот шикарный дворец еще и передвигается. А правда, мне говорили, будто если покрутить вот это колесико и потыкать пятками в торчащие из пола железки, это чудовище будет ехать не туда, куда оно хочет, а куда нужно егову хозяину?

— Давай попробуем, — предложил Петр и надавил ботинком на педаль акселератора. Машина, мягко застрекотав мотором, плавно тронулась. Вырулив на дорогу, он включил спортивный режим — автомашина легко и устойчиво полетела прямой дорогой, вполне оправдывая имя «Ласточка». В отличие от привычного шума в салоне отечественных машин, здесь было так тихо, что можно разговаривать шепотом.

Спустя минут двадцать они сидели в гостиной Жориной квартиры в глубоких креслах. Вокруг собеседников по всем четырем стенам — на стеллажах под потолок и всех полках типовой стенки «Ольховка-3» — книжечки, книги, фолианты. Петр Андреевич рассматривал корешки: писания святых отцов, публицистика, беллетристика, русская и зарубежная классика.

В комнату заглянула хозяйка:

— Сам-то!.. — уважительно повела подбородком в сторону мужа. — В получку, бывало, мешками покупал и еле домой дотаскивал.

— Так, говоришь, писательство «хуже карасина»? — спросил Петр Андреевич, прищурясь.

— Конечно! Как кто начнет писать, — пропал человек. Кому-то из монасей было видение, будто все, что он написал, — плывет в мутной вонючей реке. Вот вам, писателюги!

— А как же писания святых отцов?