Дети света

— Ну, так слушай, подписок, как писать нужно. Учись, пока я жив. Взял свою поэму и зашел в ближайшее абортное отделение. Там семь бабенок сидит в очередь на убийство собственного ребенка. Открываю книжку и читаю вслух. Потом на словах объясняю, что это смертный грех, и за такие дела — в аду вечно гореть. Из семи женщин одна встает и подходит ко мне. Мы с ней еще поговорили. Она мне про нищету и про то, что ее парень обманул и бросил. А я — про ответственность на Страшном суде и о помощи Божией матерям, идущим в церковь Христову. Женщина со мной оттуда ушла, а спустя несколько месяцев звонила и заезжала к нам. Очень благодарила нас с половиной моей — кыськой-рыбкой, снова прибьет меня, подлого, — что мы ее поддержали. Теперь благодаря нам растит маленького сынишку — единственную радость. Так что не зря старый зек Василий жизнь свою прожил, если хоть двоих от смерти спас.

В голове Петра прозвучала фраза из Апостола: «Неужели они преткнулись, чтобы совсем пасть? Никак. Но от их падения спасение язычникам, чтобы возбудить в них ревность». Рим 11, 11

Вслух же воскликнул:

— Отец честной! Ослаби волны благодати твоея: народ ибо слепнет…

— Да?.. — ошарашенно улыбнулся Василий.

— Ага…

— Наливай, — прозвучала команда соседу слева. — А теперь я вас облистаю поэзией. Дело было так. С подачи Петра перечитывал Рильке и думаю, что же ты, верующий мужик, а все как-то не так. Все какие-то танцы апельсина… Ну, думаю, пора ему врезать… в смысле, что-нибудь посвятить. Слушайте.

И он загрохотал хриплым басом:

Поэт! Пропой нам цвет дождя,

слепи надгробие пустой гостиной,

станцуй эфирный запах апельсина,

срисуй адажио заката дня.

Поэт! Персты твои

уже летят к перу?

Что? Нет!!! Приду и выпорю!

От завершающих раскатистых р-р-р вороны в страхе слетели с проводов, а сторожевые псы пристыженно смолкли и забились в конуры. Петр вежливо похлопал в ладоши.

— Да, — кивнул он. — Это над входом в Союз писателей нужно повесить, на место прежнего транспаранта: «Пятилетку в три года!».

Мужчина, который прятался за широкой спиной Василия, вдруг встал и пересел ближе к Петру.

— Коль пошел такой митинг… Вы послушайте историю, — просипел он. — Может, вы ее где-нибудь в поэмах своих вставите. Очень поучительная история со мной случилась. Вот как дело было.

Он откусил от луковицы, похрустел, как яблоком. От его дыхания, как от репеллента, сразу пропали комары и мошка. Потом он еще раз глубоко вздохнул и приступил.

— Учился я тогда в институте и был уже дипломником. Однажды в нашей столовке подали протухшие котлеты и прокисший суп. Мы тогда были после праздников. Организмы усталые, деньги кончились, аппетита и так нету, а тут такое… Короче, объявили мы забастовку. Пришли к нам ректор с деканом, заставили заведующую столовой нас безплатно накормить свежими котлетами. Но забастовщиков всех переписали. На всякий случай. Мы уж и думать об этом забыли. Ан нет! Всех забастовщиков распределили в Казахстан. Считай, — ссылка.

— А мне ты об этом не рассказывал, — пробасил Василий. — Значит, и ты политический?

— Какой там, — махнул рассказчик, — скорей, гастрономический. Сослали на край света. Но и этого мало. Нас по всей республике раскидали, чтобы мы не вздумали новую забастовку устроить. Но на большие праздники мы все-таки собирались и уходили в горы. Поднимаемся как-то… вдруг — резкий ветер и дождь проливной. Мы одну палатку кое-как растянули, все в нее — человек тридцать — залезли. Мокрые! Зубами от холоду лязгаем. Внимание! Подхожу к развязке! Один из нас, самый маленький и душевный, тонким таким голоском говорит: «Эх, сейчас бы очутиться дома, напиться чаю с медом, прижаться к большой теплой бабе и… заплакать!» Мы все так и грохнули. И что интересно, дождь перестал, и вышло солнце. И всем стало тепло. Всё.

— А в чем суть-то? — заерзал Василий. — Ты куда с политической линии свернул? Сначала гастроном, потом чай с медом. Ты чего это, а?

— Ты не понял, земеля, главное ― не чай. Главное тут — заплакать… вовремя…

— Чего? Да ты — мученик-диссидент! Понимаешь? Тебе компенсация сто тыщ мильёнов полагается. О тебе в газетах писать нужно. А он… чай с малиной, платочки носовые…

— Зачем мне твои мильёны? Мне и без них стрёмно, — вздохнул тот протяжно и повернулся к Петру.— Писатель, а ты меня… понимаешь?

— Пытаюсь.

— Ты обязательно это напиши. Слышь? Нам хорошо тогда было… вместе. Может, это был самый лучший день моей жизни.

— Хорошо. Я постараюсь.

Домой вернулись втроем под древнюю песню с запевом «Вр-р-р-ё-о-от, кто с нами не пьё-о-о-от!» Долго и многословно прощались. Дома Василий сел за стол и три часа писал, сопя и ворча, глуша крепкий чай, стакан за стаканом. Потом только ушел спать.