Дети теней

Прошло всего несколько часов с тех пор, как у озера я впервые увидела Лидию Стеншерна. И вдруг встретиться глаза в глаза с нею – такой, как она была в детстве, в начале своей жизни, – это было удивительно. И в каком-то смысле делало ее ближе и понятней.

Я внимательно вгляделась в это лицо. В нем было что-то до странного знакомое. Что-то тревожащее. И тут я поняла!.. Нет, это не могло быть правдой. Я закрыла глаза и выронила портрет, точно он жег мне руки. Но тут же подняла его снова. Я хотела убедиться, что глаза меня не обманули, чтобы потом не думать, будто все это мне только почудилось.

Нет, я нисколько не ошиблась. Мое воображение было здесь ни при чем – напротив, все стало совершенно ясно. Вдруг, стоя на этом месте, я словно во вспышке молнии увидела, как замыкается круг времен и событий. Точно на какой-то миг мне открылось тайное стремление жизни к какому-то высшему, божественному порядку. Я видела части головоломки, которые одна за другой складывались в единую картину.

Тут проснулась Амалия.

– Ты уже здесь, Берта? Какие красивые ландыши…

Она благодарно улыбнулась и, увидев у меня портрет, протянула за ним руку. Взяла и долго на него смотрела.

– Это отец Лидии нарисовал, – сказала она. – Очень похоже. Но Кларе никогда не нравилось все, что он делал. Она считала себя самой красивой, а этот портрет не имел для нее никакой ценности, так что она хотела его выкинуть, но я упросила ее отдать его мне…

Пообедав с Амалией, я пошла прогуляться по замку. Воздух был напоен душным ароматом сирени и жасмина. Большие вазы с цветами стояли повсюду, напоминая о праздниках былых времен. Но сейчас комнаты были пустыми. Никто не танцевал, нигде не слышалось смеха. И все же я думаю, я еще никогда так остро не чувствовала всех прелестей лета. Светлое ночное небо за окном, переливы птичьих песен, доносящиеся из-за стен и ограды, пьянящий аромат цветов… Да, это был изумительный вечер.

На пути мне никто не встретился. Все ушли на праздник. Остались лишь несколько служанок, которые не могли отлучиться из кухни, и они дали мне поднос с графином сока и пирожными. Я поставила на поднос ландыши и пошла к Леони. В ее комнате был Помпе. Услышав мои шаги, он начал лаять. Но когда я постучалась, он затих, а двери никто не открыл. Я постучала снова. Мертвая тишина.

Я не хотела уходить ни с чем, поэтому села на скамейку и стала ждать. Через минуту в замочной скважине осторожно повернулся ключ. Леони открыла дверь и робко выглянула наружу. В коридоре было довольно темно, и она заметила меня не сразу.

В самый разгар лета на ней было тяжелое платье из черного бархата. Оно выглядело старомодным и, очевидно, было найдено на чердаке – в одном из сундуков, доверху забитых одеждой всех времен. В ушах у нее покачивались длинные черные серьги, на запястьях и шее тоже были украшения из черных камней. Она выглядела жутковато, как оживший мертвец из прошлого века.

Увидев меня, она испуганно отпрянула и потянула на себя дверь, но закрыла не до конца.

– Послушай, Леони, – сказала я, – мы с тобой остались одни, все ушли на праздник. Может, посидим вместе?

Она приоткрыла дверь и посмотрела на меня встревоженными глазами.

– Я любить быть одна.

– Я тоже. Но, может, побудем в одиночестве вдвоем? У меня тут кое-что есть…

Она открыла дверь пошире. Посмотрела на поднос и, увидев ландыши, вынула их из вазы. Понюхала их, засунула букетик в вырез своего платья и наконец-то распахнула дверь.

– Привет тебе от Арильда, – сказала я.

– От Арильда?.. Не от?..

Она вопросительно вскинула брови, потом покачала головой и пригласила меня войти. Но вечер был слишком хорош, чтобы сидеть в доме, поэтому я предложила погулять в саду. Она охотно согласилась, ей все равно нужно было вывести Помпе. Мы пошли по коридорам, и она останавливалась у каждого зеркала. Рассматривала свое лицо, проводила пальцами по лбу, щекам, ресницам – медленно, точно хотела их стереть.

Ее глаза лихорадочно сверкали, на щеках алел чахоточный румянец. На лестницах она задыхалась, а на свежем воздухе ее охватил озноб. Она была не в состоянии идти дальше, и нам пришлось вернуться.

Дойдя до своей комнаты, она совсем обессилела и упала в кресло. Помпе положил голову ей на колени. Она сидела, тяжело дыша, и время от времени ее изможденное тело содрогалось от кашля.

– Как ты поживаешь, Леони?

– Спасибо, очень хорошо.

– Нет, Леони, я тебе не верю.

Она поднялась, подошла к зеркалу и сказала:

– Для меня это есть хорошо.

Она вымученно улыбнулась.

Я разлила сок по стаканам. Она выпила большими глотками и попросила еще. Но от пирожных отказалась.

В комнате был беспорядок. Повсюду валялись одежда и туалетные принадлежности. Стол был завален засушенными цветами и пестрыми обрывками цветной бумаги. Она показала мне вырезанные из бумаги сердечки, которые она использовала для писем. Я застала ее как раз в тот момент, когда она писала прощальные письма своим друзьям и знакомым во Франции. В каждое письмо она вкладывала засушенный цветок.

– Прощальные письма?.. – сделала я удивленный вид.

Да, ответила она и добавила, что их получат после ее смерти.