Дети Ванюхина

— Ужас, — согласился рациональный Марик, но решил, что дело это оборачивается для них, как ни прискорбно, более благоприятной стороной, потому что до сих пор оба они не могли даже предполагать, в чем состоял замысел Нины, отправившей на вынос своего сына. И потому дергались оба, но Ирка сильнее. А в нынешних обстоятельствах, дважды для семьи Ванюхиных трагических, эта же ситуация продолжала оставаться неясной, но менее все-таки двусмысленной и непредсказуемой в своей опасности. Хотя, с другой стороны, и получившийся откат в нелепо образовавшейся выжидательной напряженности мог просто означать временное затишье перед чем-то неизвестным и ужасным. Что это означает — знали оба они, и Ирка, и Марик. И поэтому с тревогой наблюдали, как вживается их сын в лучший из всех городов на свете образца лета девяносто восьмого года, как проявляет живой интерес к прошлой своей и почти забытой родине и с какой непривычной для них беззаботностью проводит большую часть дня вне пироговской квартиры, оставив на время в покое свои любимые «хаосы» и «бифуркации».

В ЦКБ Максим бывал теперь каждый день и понимал, что состояние мамино не улучшается: не физически — сердце было в совершенном порядке и не вызывало ни малейших опасений, — в психическом аспекте. Врачи говорили туманно, считали, что нужно подождать еще, картина не окончательная, возможны сдвиги в ту или другую сторону. Но хорошо очень, также объясняли они, что не задета стволовая система или что-то такое, и даже частичный паралич, свойственный больным при возникновении таких обширных инсультов, вряд ли возможен. Хуже дело, возможно, будет обстоять с нормализацией других основных функций: памяти, речи, частично — координации. Ну а там видно будет, делается все возможное и еще больше.

Полина Ивановна к этому времени относительно Нины была в курсе дел не вполне. Макс не считал нужным сообщать бабушке все, что узнавал от врачей, жалел: она и так стала похожа на тень. Все больше молчала теперь и часто сидела, не шевелясь, уставившись в одну точку. Милочка была рядом с ней постоянно и ежедневно звонила Максу с домашним докладом о маме Поле. Но и сам Макс, как выяснилось, знал не все. Не считая кремлевских врачей, все о состоянии Нины Викторовны Ванюхиной, вдовы Александра Ванюхина, того самого, знал теперь лишь один человек, являвшийся наиболее приближенным к покойному в его так нелепо оборвавшейся жизни, — Дмитрий Валентинович. К концу следующей после похорон недели он приехал к Максу на разговор.

— Надо решать, сынок, — сказал он, — мама недееспособна, понимаешь, наверное? И… — он помялся, — рассчитывать на дееспособность ее нельзя. Ближайшие-то уж годы — несомненно. — Максим слушал, начиная постепенно понимать, к чему клонит дядя Дима, и чувствовал, как все в нем сопротивляется перелому в жизни, который уготавливает ему судьба. Дядя Дима перешел к главному: — Ты наследник сегодня единственный из реальных, а дело наше с отцом остановиться не должно ни при каких обстоятельствах, — он вздохнул и посмотрел мальчику в глаза, — понимаешь меня? Отец бы сказал тебе то же самое. — Макс ответно кивнул, для него это было очевидно. — Финансово мы с твоим отцом были равные почти компаньоны, но юридически если брать, то глава дела — он, владелец контрольного пакета — тоже он, а это значит, что теперь — ты. Решения все принципиальные, движение капитала и все такое отныне за твоей подписью, формально, разумеется. Я, само собой, почву подготовлю о передаче мне управления корпорацией, но нужно твое согласие, тоже формальное, конечно. Нотариусы у нас свои, проволочек не будет. А в курс дела по раскладу всему, по деньгам там и акциям, я тебя введу потом: сам все посмотришь, проверишь, познакомишься и так далее. Идет, сынок?

Макс поднял глаза и неуверенно переспросил:

— А может, маму надо подождать, дядь Дим?

— Мама не вернется, — жестко сказал Дмитрий Валентинович и снова посмотрел Максу прямо в глаза, но на этот раз взгляд его был немного замутненным, словно не в фокусе. — Я имею в виду, в полноценную жизнь не вернется, и хочу, чтобы ты об этом знал. Мы не должны строить иллюзий, надо оставаться мужчинами и думать о будущем, и главным образом о твоем будущем, Макс. А маму мы с тобой не оставим. Пока живы будем, сделаем все возможное и невозможное для ее излечения, даже если надежды не будет совсем. Да, сынок?

— Да, — ответил Макс, сам уже не зная наверняка, к чему согласие его относится больше: к само собой разумеющейся заботе о мамином здоровье или же к деньгам этим всем, акциям и непонятному участию его в унаследованном «Мамонте».

— Все готово будет — я найду тебя сам, — сказал на прощание Дмитрий Валентинович. — Держись, мужик.

В этот же день Макс набрал номер телефона Лурье. На том конце ему ответили по-русски, но с легким английским акцентом — он сразу это ухватил.

— Простите, — представился он, — это Максим Ванюхин. А с кем я говорю?

— Я Айван, — ответил голос, и Макс почувствовал, что он его уже где-то слышал раньше, — с кем вы хотите говорить?