Дети Ванюшина

Красавин. Двадцать пришлют, тогда поеду. Я их не боюсь! Вы думаете, меня прогнать могут? Никогда. Я в деле все… даром что приказчик, а у меня десять тысяч в деле. Не думайте…

Константин. Мне это неинтересно.

Красавин. Вы ничем коммерческим не интересуетесь. Какой вы коммерсант? Вам только книги читать бы…

Константин. Я прошу вас прекратить.

Красавин. По-моему, так: книги так книги, коммерция так коммерция! Помяните мое слово: вы проторгуетесь. Разве есть у вас порядок в магазине? У меня в Москве…

Церковный звон.

Леночка (у окна). Обедня кончилась, народ выходит.

Красавин. Купец должен вставать в шесть часов утра и ни о чем не думать, кроме торговли.

Леночка. Сколько народу! Латышиха причащалась!

Красавин. Отец - торговец, а вы - никакой. Это я вам в глаза прямо говорю.

Константин. Вы хам.

Красавин (горячо). A вот через два-три года по Тверской на резиновых шинах поеду, в собственной коляске!.. Хам, а поеду! Грязью обливать стану, ха-ха-ха!

Константин. Перестаньте…

Красавин. Вот вам икону сыму! Издохну, если этого не будет!

Константин. Вы совсем дикий человек, на вас обижаться нельзя! (Встает и уходит; в зале встречается с Ванюшиным и целует у него руку.)

Ванюшин входит.

Красавин. Удрал! Не любит правды.

Ванюшин. Что ты тут буянишь?

Леночка (целуя руку). Поздравляю вас, дядюшка. (Уходит.)

Красавин. С Константином у нас разговор вышел.

Ванюшин. Во-первых, он тебе не Константин, а во-вторых, ему с тобой и разговаривать не о чем. Разговаривай со мной. Если ты не пьян, я поговорю с тобой. Скажи на милость, скоро ли конец будет этому?

Красавин. Чему?

Ванюшин. Да твоему поведению.

В зале Арина Ивановна, Людмила, Клавдия, Леночка садятся пить чай.

Красавин. Когда прикажете?

Ванюшин. Постой, не скоморошничай! Я сегодня причащался и ссориться не хочу; хочется мне, чтобы все в семье своей уладить, определить. Скажи мне прямо и просто: чего ты хочешь?

Красавин. Чтобы жена со мной поехала.

Ванюшин. Ведь ты денег хотел?

Красавин. Я вам верю: вы отдадите, когда будут у вас. Я вот какой человек! А без жены мне возвращаться в Москву неловко, стыдно… смеяться будут…

Ванюшин. Так. Вот мы теперь и спросим у нее, хочет ли она возвращаться к тебе. (Зовет.) Людмилочка!

Людмила входит.

Арина Ивановна (из зала). Александр Егорович, иди чай пить! После будешь разговаривать.

Ванюшин. Погоди. (Обращается к Людмиле.) Вот муж в Москву зовет - поедешь? Говори, что есть на душе; помни, отец у тебя не зверь, худого тебе не желает, лишний рот не разорит его.

Людмила недоверчиво относится к словам отца и удивлена ими.

Людмила. Я не знаю.

Ванюшин. Как не знаешь?

Людмила. Ни к нему ехать, ни у вас не хотелось бы остаться. Это вы так говорите, а потом будете молчать да дуться. От одних ваших взглядов убежишь.

Красавин. Понятно, так. Что на шее у отца-то сидеть… Поедем, Людмилочка.

Ванюшина больно затрагивают слова дочери; он хотел бы сказать ей, как она несправедлива, но не умеет высказать этого.

Ванюшин. Нет, не так. Я всегда и тебе и другим желал только хорошего, а выходит не то. Глядел - душа плакала, а вы злобу да вражду во взглядах моих видели. Отца-то вы не знаете.

Людмила. Вы все молчите, а если говорите, то ругаетесь.

Ванюшин. А вот теперь тебе говорю и не ругаюсь: погоди ехать; видишь, каким он хахалем стал! Пусть переменится, пить перестанет, за ум возьмется, тогда сам пошлю, сам буду советовать.

Красавин. Да если, Людмилочка, ты поедешь - не узнаешь меня! Все забуду, язык сам себе вырву, когда он хоть одним словом посмеет намекнуть. Вот как!

Людмила. А пить не будешь?

Арина Ивановна, Клавдия, Леночка, заинтересованные разговором, стоят в арке.

Красавин. Ни рюмки! За десятерых буду работать! Через два-три года на резиновых шинах поедем…

Людмила. Какой вы глупый!

Красавин. Да уж книг не читаю и считаю даже лишним для коммерсанта это. Я человек торговый, у меня каждый палец коммерческий, каждый ноготь о выгоде думает. Вы вот что во мне цените! (Бьет себя кулаком в грудь.)

Людмила. Все равно: и здесь скверно и у вас скверно. Я еду.

Арина Ивановна. Людмилочка, что ты!

Леночка. Она шутит.

Людмила. Я еду.

Ванюшин. Подумай, Людмила, что ты делаешь!

Красавин. И нечего думать! Прекрасно делает, хуже не будет! Я сейчас же телеграмму дам о выезде. Завтра, а если успеем, и сегодня уедем. (Идет и возвращается.) Тебе, может быть, на дорогу что-нибудь надо купить? Возьми. (Дает Людмиле сто рублей и уходит.)

Ванюшин. Объясни мне, что же это такое значит: пришла, отца обвинила, что насильно тебя замуж вытолкал, а теперь сама к нему бежишь? Ни достоинства, ни уважения к тебе: приехал, надругался, а как только поманил резиновыми шинами, ты и бежишь к нему… Меня-то еще больше позоришь.

Людмила. Да какая жизнь здесь? За эти две недели, что я у вас, я измучилась… Вечно сознавать и чувствовать, что ты здесь лишняя, в тягость… Это ужасно! А потом эти постоянные ссоры то из-за одного, то из-за другого…

Клавдия. По-моему, Людмила делает прекрасно. Павлик говорит, что лучше с мужиком в избе жить, чем здесь.

Людмила. От одного братца Костеньки сбежишь куда глаза глядят.

Входит Константин.