Дети вечного марта. Книга 2

— Я шел в столицу, убить герцога. То, что ты к нам прибился, показалось мне знамением. Пращуры послали живой талисман. Львы… вы приносите удачу. Пелинор тоже это понял… по тому и обхаживал. Вы способны менять ход событий. Санька… Александр Лев… ты — последний. Теперь только ты сможешь остановить Ария. Иди в северные гольцы, найди там… старика… он знает что-то важное…

Лежавший одесную Эда, волк заворчал, вскинулась волчица. Саня отступил. Лицо собаки светилось в темноте белым пятном. Речь прервалась. Эдвард Дайрен младший сын герцога и законный наследник престола потерял сознание. Наверное, стоило дождаться, когда он придет в себя, — если придет, — и расспросить подробнее, но Саня пошел с поляны. Последние минуты Эда должны пройти в мире. Он и так отдал все силы, чтобы просветить глупого кота.

Котейка… плутал по земле, работал, сражался, любил… знал себя парнем без затей. Только книжки мешали, — мреяло в голове. Еще — подначки злоехидного собаки и понукания коня по имени Шак, которого люди прозвали Апостолом. Еще — долгие взгляды некрасивой птицы — другой такой нет и не будет. Еще ласковое тело дриады, любившей всех…

Никого не осталось. Только чужой человек поспешает, боясь отстать в ночном лесу от кота. Как эхо. От всех осталось одно блеклое эхо. Александр Лев… Санька! Пусть бы все так и оставалось. Он бы таскал короба, ругался с собакой, отводил глаза по вечерам от Цыпы и валялся в сене с Фасолькой. Почему он все время теряет самое дорогое? Был дом в Камишере…

Мамка, а для чего звезды? Чтобы люди находили дорогу. А для чего дороги? Чтобы люди не потеряли друг друга…

Была лунная дорожка, на которой он поймал холодную верткую Лильку и впервые понял, что такое женщина.

Ничего не осталось. Темный чужой лес под ногами, чужой человек за спиной, да сиплый вой умирающего собаки: ты последний! Только ты сможешь остановить…

Санька запнулся о пенек, чуть не упал, перепрыгнул, вернулся и сел, обхватив голову руками. Человек нерешительно топтался поодаль.

Пусть там стоит. Ни к чему ему видеть, как плачет Александр Лев — последний.

Утро застало их на опушке. Большой приграничный лес, тянувшийся до северных гольцов, тут как раз и обрывался. Вверх мягко поднималось поле, утыканное камнями. Дольмены торчали в траве наподобие гигантских грибов. Трава на опушке стояла в рост. Выше зеленый покров мельчал, появлялись проплешины, переходившие в причудливые каменные контрфорсы. Солнце подсвечивало, мутный утренний воздух. Над полем носилась стайка сереньких птичек.

Где-то в предгорьях проходил рубеж восточного Приграничья. Санька прикидывал, куда податься. Выходило — только на юг. Корячиться по скалам, не зная дороги, — вообще никуда не попадешь. Второй вопрос, что делать с Игорем? Он спасать герцогство не подряжался. Санька, вроде, тоже, да вот пришлось.

Грива елозила по спине. Куртка осталась под головой Эда. Свежий ветерок с гор пробирал до мелкой дрожи. Есть пока не хотелось, но на долго ли? Пробегутся по холодку, и хоть травку жуй. Другого тут не подавали. Хорошо хоть, воды волю. Поляну прочертили, спускающиеся с гольцов ручьи.

— Герцогство отсюда на юг? — уточнил Саня у попутчика.

— Вроде. Карту помню, у Ария видел. Там Приграничье заштриховано было черным, гольцы — белым, герцогство — зеленым, Аллор — красным. Мы как раз выбрались на рубеж, если идти на юг, попадем либо в вольные кланы, либо в герцогство. Как повезет. Но я так понял, тебе-то как раз — в горы надо?

— Ага, — задумчиво протянул Санька. — А тебе?

Пора было определяться. Увяжется человек за котом, тьфу… а… в общем, за котом, Санька его гнать не станет. Игор остался последним звенышком, связующим с прошлым. Он когда-то колесил вместе с Шаком, помнил Апостола молодым и целеустремленным. Он и во дворце успел пожить, лично, так сказать, знаком с господином нынешним, его подлой светлостью.

Саньке было интересно, каков Арий. Игор обрисовал. Получалось, тот как две капли воды походил на, съеденного Кера.

Они разговаривали, потихоньку продвигаясь к югу. Грело солнце, летали тучами стрекозы. Выше кружила стая птичьей мелочи, метавшаяся от одиноких, налетающих с гольцов, хищников. Трава была невысокой и зеленой до сияния. В ней светились синие, как небесная глубина звездочки неизвестных цветов.

Игорь, державшийся поначалу за спиной, шел теперь рядом и рассказывал. За двадцать лет на чужбине хватило впечатлений. Саня сначала больше думал о своем, потом начал прислушиваться и даже сопереживать. Взгляд Игоря оказался взглядом со стороны. Он, разумеется, был человеком, но человеком другого Мира, иного разума и культуры.