Дети века

— Сказать миллион — мало, а два — может быть, много, но с лесами, кто знает.

— О, если б можно было жениться на обеих разом! — воскликнул барон, потирая руки.

— Другая может и не выйти замуж, — шепнул пан Мамерт. — Может остаться при сестре. Это можно было бы устроить.

Барон с живостью наклонился к Клаудзинскому и шепнул ему что-то такое, что вызвало румянец на бледном лице управляющего.

— Честное слово, — прибавил он, — дам, если угодно, письменное обязательство, но только помогите мне искренно, как земляку. Скажите — которую мне брать?

Клаудзинский выпил вина, подумал, потом сжал руку барона и шепнул:

— Старшую, старшую! Она отважнее и с нею скорее сладите. Младшая не имеет большой охоты к замужеству. Но вам которая нравится?

Барон пожал плечами.

— Почтенный земляк, я не молокосос! — воскликнул он. — Девицы обе ни хороши, ни дурны, о любви не может быть и речи, а, по-моему, всегда лучше выбрать старшую. Но ведь надобно знать, как все это исполнить? Идти ли открыто против мачехи, Люиса и французов?

Пан Мамерт быстро замахал рукою.

— О нет, нет, секретно; все надобно делать секретно. Панна истомилась от скуки, надо влюбиться и завязать сношения. Поезжайте раза два в Туров, я укажу средство к переписке, и необходимое украсть невесту, иначе ничто не поможет: нет другого средства.

— Что ж, и украдем! — воскликнул барон. — Хотя это мне, чужому здесь, будет и нелегко, однако…

Клаудзинский задумался и медленно пил вино из рюмки.

— А в таком случае, что же станется с младшей? — спросил барон. — Ведь за нею будут еще строже присматривать? Не лучше ли уж украсть обеих?

— До этого еще далеко, — сказал тихо Клаудзинский, — неизвестно, какой оборот примет дело.

И он холодно взглянул на барона, но Гельмгольд рассудил, что в таком важном деле необходимо ковать железо, пока горячо.

— Не знаю, как вам покажется, — сказал он по минутном размышлении, — но я, с моей стороны, готов выдать письменное обязательство с тем, что и вы мне таким же способом обещаете свое содействие.

Дело представлялось с двоякой точки зрения: письменное обязательство было не безопасно, но и положиться на слова барона, который так хладнокровно приступал к делам, Клаудзинскому казалось неосмотрительным.

— Если уж вы, пан барон, так любезны, — сказал пан Мамерт, — а тем более что все мы смертны (здесь он вздохнул), то зачем нам делать обоюдное условие и требовать моей ничтожной подписи, когда в своем обязательстве можете поставить такое условие, что вознаградите меня настолько, насколько будет успешно дело.

— Правда, — отвечал барон, ударив рукою по столу и спеша заключить условие.

Еврейка вошла с полной "уверенностью, что, по нашему обычаю, потребуется вторая бутылка вина; так показалось барону, ибо она начала убирать порожнюю.

— Подай-ка нам бутылку шампанского, — сказал он, — я принеси лист, бумаги, перо и чернильницу.

Слишком осторожный пан Мамерт, не желая возбудить подозрений, прибавил:

— Лист почтовой бумаги, конверт, сургуч и печатку. И он мигнул барону.

Еврейка вышла.

— Что же вы мне теперь посоветуете? — спросил Гельмгольд.

— Тсс! Во-первых, сегодня разойтись. Потом с этой минуты вы меня не знаете, не говорите со мною.

— Хорошо.

— Когда придет время я оставлю здесь у Мордка письмо, адресованное на имя панны… панны Паулины, а вы о нем наведывайтесь. Я скажу Шпетному об этом. Сегодня я еще ничего не могу сказать решительного, кроме того, что завтра или послезавтра вам надо будет ехать в Туров, приготовиться к дурному приему, все переносить, ничего не видеть, не понимать, что будут говорить… Об остальном и сами догадаетесь.

Собеседники молча пожали руки друг другу.

Барон не надеялся на такую легкую развязку, но он не знал, что в ту минуту, когда под окном графини Изы слушал ее обет, то пан Мамерт стоял тут же недалеко. Последний, испуганный этой решимостью панны, естественно, предпочел условиться и помочь барону, который так хорошо входил в его положение, нежели рисковать.

Сура принесла шампанское и новые бокалы, желая похвастать, что у них в доме каждое вино подается подобающим образом. Положила она также на стол бумагу, чернильницу, перо, сургуч и печать. Контрагенты пили молча; барон был оживлен, лицо пана Мамерта выражало смиренную решимость.

Условие заключили в несколько минут, и Гельмгольд подписал его. Опустив глаза, стыдливо взял бумагу достойный Клаудзинский, еще раз пробежал и, прежде чем положил ее в карман, с чувством обратился к барону:

— Даю честное слово, пан барон, что я растроган. Судя по наружности, люди могли бы обвинять меня в жадности, в желании поживы, но видит Бог (здесь он устремил глаза кверху), сколько я в это имение вложил труда, могу сказать, жизни…

— Я это понимаю, — подхватил барон, — и потому, как вы сами видели, я сразу вошел в ваше положение.

— Вы благородный человек, и мне приятно услужить вам. Они пожали еще раз руки друг другу; барон попрощался, расплатился в лавке и, закурив сигару, вышел на улицу.

Игра начиналась.