Дети Велеса

Неторопливо облизав ложку, Кардаш положил её в пустую миску, которую отодвинул в сторону. Затем вытер бороду широкой ладонью. Пальцы слегка подрагивали. Подняв на ведунов грустные глаза, тихо сказал:

– Потому и пришёл, что вести дурные. Нечисть обложила Суматошье со всех сторон и лютует повсюду. Ни одного нетронутого села в округе. Все люди, кто цел остался, сбежались в город. Гонец говорит, чудом сюда пробился. У нас тоже неладное творится. Мои ребята частенько замечают нежить всякую, что мимо города так и шастает. Уже и в Трепутивель наведываются. Одного зазевавшегося стражника в клочья порвали. Ворота я приказал держать зачиненными, а ребятам своим броню на постах не сымать. Вот и скажите мне, чего дальше-то будет? То же самое, что и в Суматошье?

Задумчивое молчание было красноречивее любого ответа.

– Молчите, – прокомментировал Кардаш. – Вы хоть что-нибудь делаете, чтобы нас не постигла та же участь?

– Успокойся, воевода, – заговорил Кузя. – В каждом селении есть ведуны. В дальних даже по нескольку человек. Селян в обиду не дадим.

– Уже отдали! Со сполохом в город пришли трое путников. Измождённые все. От самой Гремячихи бежали. Нечистая сила уже и туда проникла. Эти трое последние, кто жив остался. Там всё население порезали…

– Как? – Михайлик вскочил с места. – Я же туда сам ведуна проводил ещё до снега.

– Всего два десятка вёрст отсюда, – ошеломлённо пробормотал Кузя.

Его пустой, невидящий взгляд застыл на сжатых кулаках, грозивших продавить столешницу. Через минуту он совладал с чувствами, расслабился, вытер влажные ладони о рубаху и снова водрузил их на стол. Глянув на вытянувшегося в недоумении Михайлика, твёрдо сказал ошеломленно пробормотал Кузя. :

– Тебе надобно ехать в Гремячиху, посмотреть, чего там. На месте определись, стоит ли следовать дале. Коли будет в том нужда, то поезжай. Ищи живых.

Он оценивающе осмотрел Пырёва, спокойно сидевшего за столом на протяжении всей беседы. Недолго поразмышлял и, не сводя с него внимательных глаз, продолжил давать наставления другу:

– Один ты не управишься. Возьми с собой Упыря, пущай подсобит.

Стас поморщился. Кузя так и не перестал называть его по кличке, упрямо игнорируя нормальное человеческое имя. Но сейчас это было неважно. Наконец появилось хоть какое-то дело, а то уже тоска одолевала. Без лишних слов Михайлик направился к двери. Поднялся и Пырёв. Надел дублёнку, взял мечи, повесил портупею на спину. Оставалось захватить плащ, припасы в дорогу, оседлать коней, после чего можно и отправляться.

– Давайте и я с ними прогуляюсь, что ли? – нерешительно спросил Аркаша.

– А я здесь, по-твоему, один остаться должен? – ответил Кузьма категоричным вопросом, совершенно не требующим ответа.

Зимняя дорога не была так хорошо утоптана, как летом. В это время года по ней мало кто ездил. Удивляло, что она вообще проложена среди наметённых сугробов, учитывая отсутствие грейдеров и прочей специальной техники.

Свежие кони шли бойко, покрыв расстояние до села примерно за полчаса. В тусклом свете Луны впереди показались тёмные брёвна внешней стены Гремячихи. Дорога тянулась вдоль края леса, в глубине которого постоянно мелькали светлячки глаз не то зверей, не то нежити, сопровождавшие всадников от самого Трепутивля. С каждой новой сотней метров этих огоньков становилось всё больше. Лес подступал к деревне почти вплотную, обрываясь перед небольшим пустым пространством у стены. Выйти на этот пустырь преследователи не решились и наблюдали за людьми, оставаясь в чаще.

Кое-где на снегу Стас разглядел кровь и следы волочения. Много звериных и человеческих следов, обрывки одежд и разбросанная домашняя утварь. Чем ближе к селу, тем отчётливее свидетельства разыгравшейся здесь трагедии.

Почему-то нигде не видно трупов. Нет даже останков. Из Гремячихи не доносится ни единого звука, словно вымерла вся деревня. Въездные ворота попросту сорваны. Заляпанные кровью створки валяются на снегу среди прочего мусора. Вместо них в боковые стойки арки справа и слева кто-то воткнул два топора. Своеобразный оберег от нечисти, который, как видно, жителям не помог.

Прогремев копытами по лежащим воротам, кони въехали в село. Здесь царил настоящий хаос. Перевёрнутые телеги и сани, выбитые окна и двери, раскуроченные скотники, разбросанные вещи – всё с кровавыми отметинами. И снова ни одного трупа. Ни людей, ни животных, ни нелюдей.

Объезжая дома, Стас заметил в одном из окон тусклый свет и показал Михайлику. Спешились, ступили во двор. Крови хватало и здесь, но тянулась она от хозяйственных построек, а не из дома. Входная дверь, хоть и распахнута настежь, казалась целой, как и все окна в доме. Проходя сени, Пырёв услышал едва уловимый звук, похожий на тихий стон. Доносился он из слабо освещенной горницы. Там на небрежно сдвинутом в угол столе горела свеча. На едва тёплой, остывающей печи сидел небольшой сгорбленный мужичок и тихонько поскуливал, точно плачущее дитя. Лицо закрыто шершавыми ладонями. Видна только всклокоченная шевелюра, подрагивающая при каждом всхлипывании. Ну, хоть Домовой…