Дети Великого Шторма. Трилогия

– Ах, Айлантри. Давай попробуем еще раз. Виноват ли феникс в случившемся или нет? Не спеши отвечать, подумай.

Птенчик-в-очках покосился на старейшину. Рейнен стоял от него слева, и утреннее солнце освещало уродливый шрам на его правой щеке. У Фейры на правой щеке тоже был шрам, но совсем другой – узкая белая полоса на загорелой коже, вот и всё. Отметина не уродовала феникса, в отличие от той, которую носил Рейнен. Временами правая и левая стороны лица старейшины выглядели так, словно принадлежали разным магусам. Айлантри вдруг пришло в голову, что Рейнен принял его в качестве своего секретаря, хотя любой другой ворон отказался бы взять в помощники неполноценного магуса, над которым втайне насмехается весь клан. Но старейшина его взял и ни разу не обидел за все недолгое время службы. Может, потому, что и сам был несовершенным магусом, пусть даже никто не отваживался об этом говорить ни ему в лицо, ни за спиной?

Но мысли, постыдные мысли никуда не девались…

– Это напоминание, – сказал Рейнен, глядя вдаль. Он каким-то образом догадался, о чем думает Айлантри. – Однажды я совершил страшную ошибку, из-за которой погибло множество людей и магусов. Последствия этой ошибки неизгладимы, и я решил, что неправильно было бы избавиться от следов, которые она оставила на моем теле. – Он приложил ладонь к щеке, как делал время от времени, словно пряча шрам. – Моя вина от этого меньше не стала, разумеется.

Ошибка? Множество магусов? Шрам появился у Рейнена задолго до рождения Айлантри, и Птенчик-в-очках – как и все прочие вороны – понятия не имел, при каких обстоятельствах это случилось. Он знал по рассказам старших, что Верховный Ворон куда-то уехал, – в том, куда именно, согласия не было, – и вернулся с изуродованным лицом. Мало кто осмелился расспрашивать могущественного старейшину о случившемся, а немногие смельчаки ответа не получили.

– Меня не покарали за то, что я сделал, – продолжил Рейнен тем же ровным голосом, не убирая руку от щеки. – Но я сам себя караю каждую секунду вот уже сорок лет.

Айлантри уставился на него, с трудом вынудив себя не разинуть рот. Как же такое могло случиться? Предположим, и впрямь погибло много магусов из-за какого-то неправильного решения Рейнена; но неужели не нашлось того, кто обратился бы к Духу Закона, чтобы восстановить справедливость? Божество могло вселяться и в других воронов, так что ничего парадоксального не случилось бы. Но его не покарали. Не покарали.

Значит, наказание понес кто-то другой, потому что…

– Даже если у меня нет доказательств невиновности Фейры, – медленно проговорил Айлантри, – это еще не значит, что у Балена и Крейна есть неопровержимые доказательства его вины.

– Но что-то у них есть.

– Да. Их главный свидетель – сам Крейн. Но… он не видел предполагаемого убийства. Не мог видеть – ведь башня горела. Все, что он сумеет рассказать, будет иметь к делу… косвенное отношение.

«Как и найденные мною улики».

Рейнен кивнул и перевел взгляд с горизонта на своего секретаря:

– Мне жаль, что у нас не получилось поговорить об этом раньше. Но ты справишься. Я в этом совершенно уверен.

Айлантри молча кивнул и, подобрав с причала сумку, снова надел ее на плечо.

У нее три тела.

Теперь она этого не боится. Три тела, и у капитана – две густые тени, которые умеют разговаривать и движутся не в унисон с ним или даже друг с другом. Это странно, однако за свою жизнь, не такую уж долгую для фрегата, она повидала столько странных вещей, что не удивляется. Раз ~он~ говорит, что так надо, – значит, ей остается только согласиться.

Но еще страннее то, что происходящее почему-то кажется… правильным. Словно так и должно быть. Словно это уже было. Не с ней, конечно, – с ней такого совершенно точно не случалось. И все-таки само ощущение себя как части-большого-целого, ячейки некоей сети, что пока мала, но может разрастись, охватив множество других фрегатов, кажется естественным, как мачта. Как абордажный крюк. Как глаз. И почему она раньше не чувствовала, что неполна?..

Впрочем, нет: по-настоящему неполна она была вчера вечером, когда на какое-то время потеряла ~его~ посреди своих грез. Она знала, что ~он~ не умер и ~его~ нить не прервалась, – но странным образом ~он~ был с нею не весь. Она понимала, что происходит: такое уже случалось не раз, но никогда прежде – с такой силой. Как будто ее капитаном вдруг сделался чужак, причем не магус и не человек, а нечто иное. Потом все стало как обычно, и только в глубине ~его~ души она теперь чувствовала угрызения совести.

Они еще поговорят об этом.

А пока что у нее три тела, и, повинуясь ~его~ приказам, она плывет налево, направо, ускоряется и замедляется, открывает и складывает паруса, выпускает абордажные крючья. Ее команда снова велика – гораздо больше, чем бывало раньше, – и движется так слаженно, что девять средоточий ее разума, переполнившись силой, сияют с неимоверной яркостью. ~Он~ это видит и щурит разноцветные, как у нее самой, глаза, улыбается тепло и почему-то грустно.

– Он~ хочет что-то сказать, но не находит нужных слов. А ей слова не нужны.