Дети Великого Шторма

Беглец вскидывает голову. Его блистание на миг тускнеет, но потом вспыхивает с новой силой – и даже сильней, чем раньше.

– Ты прав, – повторяет ~он~.– Я отнял у тебя любимого человека, потому что Лейст меня жалел. Он больше не мог думать только о тебе – в те минуты, когда не думал о работе, – и ему доставляло удовольствие заботиться обо мне, таком несчастном и одиноком. Он ничуть не боялся того, что я могу с ним сделать, кстати говоря. Он не боялся. Наверное, потому, что… по-своему меня полюбил. Количество любви не поддается измерению, но я, несомненно, отнял у него время, которое в ином случае он мог бы потратить на тебя.

– Он~ не просит прощения – два участника и один незримый свидетель сцены одинаково хорошо понимают, что это бессмысленно. ~Он~ просто надеется, что чешуйчатое нечто под этой сияющей оболочкой еще не до конца сожрало ворона, которым беглец был раньше.

– Если бы не ты, – рычит беглец, – Лейст был бы до сих пор жив.

– Сомневаюсь, – мягко возражает ~он~.– Но если тебе удобнее так думать…

– Так ты признаешься?

– В чем? В том, что я феникс?

– В том, что ты его убил.

– В том, что мы с тобой похожи, – продолжает ~он~, словно не расслышав, и невесело улыбается. – Тот день роковым образом изменил нашу жизнь. Этим вечером один человек сказал мне, что меня как будто и не спасали из моря. Выходит, сорок лет назад тебя тоже вышвырнуло прочь с твердой земли? И с той поры носило по волнам?

– Я нашел свой берег, – огрызается беглец. – Стою на нем прямо сейчас.

– И чего ты хочешь?

– Дойти до сути. Твоей сути.

– Он~ вздыхает, расправляет плечи. Погасшие доспехи вспыхивают с новой силой, и черно-алые крылья за его спиной распахиваются. Беглец едва заметно вздрагивает, как будто справившись с желанием сделать шаг назад.

Беспокойство фрегата возвращается. Она не понимает, что сейчас произойдет, но заранее страшится этого – кажется, страшится сильней, чем беглец, из-за которого ~он~ и меняется. Делает то, чего раньше никогда не делал…

– Я покажу тебе свою суть, – говорит феникс. – Она тебе не понравится.

И у ~него~ за спиной появляется вторая пара крыльев. Первые – те, что были распахнуты, – складываются, закрывая голову с длинным клювом и алыми огненными глазами; вторые опускаются, пряча тело, и миг спустя вспыхивает третья пара точно таких же крыльев, которые тоже горят, остывая по краям и усеивая крышу легким пеплом. Воздух гудит вокруг… навигатора? магуса? феникса?.. этого существа, и фрегат внезапно осознает, что связь между ними вновь неумолимо истончается, превращаясь из крепкого каната в шелковую ленту, тонкую нить, волос, паутинку. На этой паутинке повисает весь мир, в ужасе перед тем мгновением, когда все три пары крыльев окажутся распростертыми, потому что уже понятно: они прячут не тело магуса и даже не клювастый лик огненной птицы.

Крылья распахиваются.

Под ними клубится живое пламя, двигаясь по вечному кругу, в котором слабо вырисовываются контуры обода и спиц, а в самом центре, на месте ступицы, зияет дыра, похожая на черный глаз в обрамлении огненных век. То и дело дыры открываются по краям, как будто и там есть глаза, как будто они смотрят откуда-то из иного мира, из иной плоскости – из того места, которое ни человек, ни магус, ни любое другое существо, наделенное разумом, не в силах вообразить, не в силах узреть даже в горячечном бреду. Взгляд этот тяжел, как базальтовое ложе Повелителя Штормов.

И от такой тяжести в беглеце что-то ломается.

Резко выпрямившись, точно ученик перед грозным учителем, он делает шаг навстречу крылатому колесу, а потом запускает правую руку, лучащуюся синим светом, в собственную грудь.

Сжимает пальцы в кулак.

Падает.

Рассыпается в пыль…

Крылья смыкаются, пряча колесо, а потом исчезают, и остается лишь до полусмерти уставший магус в покрытом пылью черном наряде и с зеленым шелковым платком, который пропитался потом и испачкался в саже. Паутинка выдержала, не порвалась. Но пятеро в Росмере, сами не понимая, что с ними происходит, внезапно начинают горько рыдать, и им кажется, что она все-таки лопнула, что мир погиб, рухнул в жуткую бездну – и ничто уже не будет как раньше, и никто не в силах им помочь.

* * *

– Ты должен уйти в свою комнату, – сказал старейшина, бросив на Айлантри взгляд, в котором читалось мучительное: «И что же мне теперь с тобой делать?..» – Я вызову Марта, он тебя проводит. Мне нужно… разобраться с этим бардаком.

Целительница снова потеряла сознание – или нет, хуже. Ее глаза остались открытыми, но она явно была не в себе. В памяти Айлантри всплыло нужное слово: кататония. А потом он вдруг понял, что и сам на грани такого же ступора.

Он почти физически ощущал, как этот дом – и мир – его выпихивают.

Долой иносказания и лживую любезность: больше никаких разномастных оттенков серого, ибо теперь он настоящий калека, и место ему – во мраке. Чем темней, тем лучше. Такого уродства вороны и старейшине бы не простили. Что уж говорить о каком-то Птенчике-в-очках…

Точнее, без очков. Во время взрыва разбилась третья, последняя пара.