Дети Великого Шторма

– Черная звезда~ вливается в сеть легко и изящно, словно всегда была ее частью, так, словно связь между ~ним~ и ее молодым навигатором не распадалась. А ведь боль от разрыва еще свежа… Но без боли нет жизни, и потому она тянется навстречу ~Звезде~, приветствует как равную – подругу, сестру – и обещает, что завтра их ждет славная битва. Паруса фрегата – немыслимо-черные, жуткие – трепещут от нетерпения.

И, наконец, ~~~Луна~~~.

Они замирают и смотрят друг на друга.

Осознание накатывает волнами.

…Минувшие годы – словно моря, что остались за кормой вместе со всеми штормами и штилями. Они не так уж часто шли бок о бок, но даже на расстоянии не забывали друг о друге, готовые прийти на помощь по первому зову. Сперва они не знали всей правды. Потом поделились секретами: первый рассказал о своем прошлом, второй – о будущем, каким его видел. Тайн не осталось.

За исключением одной.

…Проще было бы объединиться. Даже мудрой и грозной ~~~Луне~~~ не под силу сопротивляться ~им~, когда они ~вдвоем~. А по отдельности ~они~ едва удерживают привязь, и сеть трещит, натягиваясь; другие ее части пытаются помочь, но им не хватает опыта, чтобы понять, как это следует делать. Вот и проблема! Вот и опасность! Если однорукий король сейчас не поддастся, он их всех погубит – не останется ни единства, ни шанса на победу.

Но еще можно все исправить.

…И в какой-то момент ~он~ тянется к ~~~Луне», а через нее – к навигатору, который стоит у носа и смотрит на воронью столицу, озаренную вечерними сумерками, – смотрит прямо на Воронье Гнездо, в точности зная, где сейчас тот, кто пытается вскрыть его разум, словно спелый плод. ~Он~ тянется к фрегату, чьи паруса в ночи излучают свет, который жители Окраины именуют «светом надежды», прекрасно осознавая, что надежда делает их правителя уязвимым. Тянется и одновременно что-то творит с собственной памятью и душой, как будто… как будто…

Выворачивает их наизнанку.

– Остров посреди бескрайнего океана – черный, как глухая полночь, и мертвый, как выкатившийся из костра и давно погасший уголек. И все же среди черноты еще просматриваются руины замка. От него осталась лишь тень былого могущества, но даже она впечатляет.~

– Изящная женская рука легко касается широкой мужской ладони – и та сжимается, очень нежно и аккуратно, чтобы не раздавить эти тонкие пальцы. Кажется, мужчина сжимает не чью-то кисть, а живое существо.~

~~~~~Луна~~~~~ еще сильней натягивает привязь, и ~они~ держат ее из последних сил.

– Изорванный в клочья и заново сшитый парус. Нет – два паруса, зеленый и синий. И сшиты они черными и золотыми нитями. Мчит куда-то не корабль даже, а хлипкий жалкий плот, на котором никого нет.~

– Прости меня. Я не мог иначе.~

Все замирает.

А потом ~он~ продолжает начатое, продолжает выворачивать наизнанку самого себя, бесстрашно выволакивая под лучи тускнеющего солнца все новые и новые образы. Грозный остров и форт с рявкающими пушками. Темный коридор, змеящийся в недрах замка, уходящий все глубже. Пещера и тот ужас, что их ждал. А потом – пепел, пепел, ничего, кроме пепла.

Сеть трещит, ~~~~~~Луна~~~~~ почти освободилась. Другие фрегаты в ужасе и смятении рвутся кто куда. Она смутно слышит крики и понимает, что живые корабли на грани безумия причиняют боль не только самим себе, но и своим людям.

– Он~ не останавливается.

Образы следуют один за другим. Теперь ~он~ не передает увиденное, а пытается составить из образов новые фразы, пытается говорить с живыми кораблями на их языке. ~Он~ берет воображаемый черный фрегат, словно шахматную фигурку, и опускает на воду вблизи от Росмера. Потом еще один. И еще, еще – вскоре окрестности вороньей столицы чернеют от сотен или даже тысяч мертвых кораблей, и где-то далеко видно, как появляются все новые и новые. А потом ~он~ все это стирает и рисует с растущим умением огромную гору с почерневшими от жара склонами; человека, который поднимается все выше и выше, как будто не замечая, что его ступни горят; колоссальную птицу с перьями из пламени, которая опускается на вершину горы.

Она упускает тот момент, когда в ~его~ руке появляется настоящий нож.

– Не надо, Кристобаль! – кричит кто-то. Она не успевает ничего сделать – да разве ей такое было бы по силам? В тот миг, когда воображаемый герой с дочерна обожженными ступнями вонзает себе в грудь старый отцовский нож, – льется настоящая кровь. ~Он~ не пробивает грудную клетку насквозь, лишь рассекает кожу, и все-таки крови много, очень много. Сеть пропитывается ею, меняет цвет. В багровеющих сумерках пятнадцать фрегатов – вместе с ~Луной~ – замирают в страхе и растерянности, скованные алыми узами, которые отчетливо видны всем, кто с ними связан, – от навигатора до юнги.

Больше никаких тайн.

Как подобает паутине, эти узы крепче стали.

* * *