Дети военной поры

Деревушка, казалось, вымерла: ни звука, ни огонька. Но разведчикам известно — тишина бывает обманчива, особенно ночью. И они прислушиваются к тишине, всматриваются в темноту до боли в глазах. Марат нащупывает гранаты за поясом, а Орлик ступает осторожно, словно понимает: он — в разведке.

Гумнами подъехали к одной хатенке, ничем не выделяющейся среди десятка других серых, слепых хат. Ларин трижды стукнул рукояткой плети по наличнику.

Старик, стоявший на пороге, закашлялся, загораживая согнутой ладонью свечу.

— Вас-то я нонче не ждал… Да заходите в хату, чего мокнете?..

Партизаны вошли, сели на лавку, но раздеваться не стали, только шапки сняли. Достав с печи полушубок, хозяин постелил его на лавку. Принес подушку. Молча вытащил из печи чугунок, бережно опустил его на стол.

— Попотчевать вот, хлопцы, вас нема чем. Бульба вот… Поешьте уж, поешьте трошки. А я пойду покудова коням что-нибудь брошу…

Ларин вынул из чугуна пару нечищеных картофелин, положил одну перед Маратом. Но есть мальчику не хотелось. Дрема так и клонила к подушке. Заметив, что его дружок клюет носом, еле сидит, Ларин предложил:

— Приляг, Марат, сосни. А мы тут с Фомичом потолкуем.

Не раздеваясь, мальчишка как сноп повалился на сладко пахнувший кислой овчиной хозяйский кожух.

Проснулся Марат от сильной тряски. Ларин с Фомичом тормошили его.

— Скорее! Немцы!

Марат вскочил на ноги, нашарил автомат.

— На коня — и к лесу! — командовал Ларин. — Держи прямо к бору! Я — правее.

Низко пригнувшись к конской гриве, Марат смотрел только вперед, на зубчатую оборку леса, чуть вырисовывавшуюся в предрассветной мгле. Как далеко была сейчас эта живая, зеленая броня партизан!

Вдогонку уже летели вражеские пули. Торопливо забил за спиной пулемет. Орлик под Маратом вздыбился, затем рухнул на землю. Не чувствуя боли от падения, Марат побежал по полю к кустам. Они были совсем близко, высокие, густые. «Только бы добежать!» Оставшуюся сотню метров мальчик уже полз, потому что пули свистели над самой головой.

За кустарником оказалась ложбинка. Марат сполз в нее. Не отрывая глаз от поля, он вытащил из-за пояса две гранаты, положил их перед собой. До леса ни за что не добежать — это ему было ясно.

Фашисты подошли настолько, что по их зеленым мундирам можно было определить, кто солдат, а кто офицер. Марат долго целился в офицера, шедшего впереди. От возбуждения руки дрожали, и он несколько секунд никак не мог взять фашиста на мушку.

У Марата была надежда, что вот-вот вместе с ним ударит по фашистам еще один автомат. Не знал он, что Ларин не успел доскакать до леса и, сраженный, упал посреди поля.

Марат бил из автомата короткими очередями до тех пор, пока не кончились патроны. Когда же фашисты подбежали совсем близко, он швырнул гранату. Раздались стоны и вопли раненых. Теперь Марат поднялся во весь рост и шагнул навстречу врагу:

— Берите меня! Берите же!

В руках он зажал вторую гранату, выдернул из нее предохранитель и ринулся к сгрудившимся и опешившим гитлеровцам… Столб пламени взметнулся в воздух.

Ю. Рост Хлеборобы войны

В селе Пустынь Пензенской области, как и во всех селах, мужиков не было. Только женщины, девчата, дети и престарелые. Собрали девчат шестнадцати-семнадцати лет, которые покрепче, и послали учиться в соседнее село Покровская Арчада. Недолго они учились.

Зимой пошли на курсы. Весной пахали.

Еще до пахоты готовили свой СТЗ. С металлическими колесами на шипах, без кабины, без стартеров и пускачей, они и новые требовали ухода и силы не женской. Да ведь война. Надо родину-то кормить. Вот они, трактористки войны: Настя Быличкина, Ксения Баулина, Вера Полунина, Мария Попова.

Анастасия Григорьевна Быличкина:

— Работала я на тракторе с весны сорок второго и до того, как войне замириться. Кавалер вернулся с войны живой. Родила троих, вырастила двоих. Муж работал комбайнером. Потом умер. Детям дали дорогу, теперь они на своих местах, а я с внучком.

— А у меня вот детей не было, — сказала Попова, — это сестры дочка. Я ее пестую.

Ну, а об жизни той что вспомнишь. Тяжесть мы, как все, несли фронтовую. Ночевали в полях. Зерно сдавали — на семена не оставляли. Уж конечно, как мужики, мы поначалу не пахали. Умения не было. Опытности. Бывало разъехаться не могли, и виляли, и вкривь шли, а бригадир дядя Гриша Баулин — тот не кричал. Понимал — дети ведь. Только скажет: «Эх, девки, девки!»

Помню, первый раз выехали… Утром заморозок, а днем растопило солнце, и трактор в грязь ушел. Шел председатель дядя Тимоша Кирилин: «Что стоите, девчата?» — «Нужна нам помощь — бревно или вага, чтобы под трактор подложить». — «Идите за мной». Взяли мы втроем, понесли с Верой Полуниной вдвоем. Слабый здоровьем был дядя Тимоша. Идем мы под бревном к трактору и плачем в ручьи. И председатель плачет. А что поделаешь, ни работников других, ни машин. А хлеб нужен. Да и то сказать, как ни тяжело нам было, не стреляли по нас и изб наших не жгли.