Дети военной поры

«Группа» состояла из школьников, детей рабочих и служащих промыслов «Грознефть». Все мы жили в Красном городке, поселке, где по обе стороны асфальтированной улицы стояли двухэтажные дома с балконами. На вторые этажи вели деревянные лестницы, но самые ловкие предпочитали забираться и спускаться по ветвям лип и ясеней, которые подступали к домам.

Мы долго играли «в Испанию». Бросали в «их» танки «гранаты», изо всех сил кричали: «Но пасаран!» За три точных попадания полагался «орден Дон Кихота». Галя Болотова, комиссар группы Нельсона, нарисовала испанского идальго в тельняшке, с гранатой у пояса и красным знаменем в руке. Я тоже получу этот «орден», но уже тогда, когда город станет прифронтовым.

Мы ложились и просыпались с Испанией, не зная, что война стоит у порога нашего дома.

Странное дело, весть о ее начале была воспринята нами с энтузиазмом. Конечно же пора собираться на фронт! Нас одолевало нетерпение.

А Грозный преображался с каждым днем. Опустели улицы. Ветер гонял по ним бумажную метель — уничтожались архивы. Мама заклеила крест-накрест оконные стекла. Врач, она не подлежала эвакуации, так же как рабочие нефтяных промыслов. Крутолобые качалки продолжали качать горючее, не останавливаясь ни на минуту.

Отец Бориса Савельева был буровым мастером, и, случалось, мы помогали ему следить за работой дизелей. Запах нефти и теплого железа преследует меня по сей день. Он вплетался в курлыканье нефтяных качалок, а сердце замирало от сознания того, что Над головой расположен рубильник, подсоединенный к взрывчатке. Это — на самый крайний случай. Рабочие были вооружены и состояли в истребительных отрядах, одним из которых командовал капитан милиции Дербишин.

Я запомнил этого богатырского сложения человека в аккуратной гимнастерке с белоснежным подворотничком. Самое яркое воспоминание — Дербишин и пленный немецкий летчик. Летчик шел по главной улице Красного городка. Слева от него — Дербишин с наганом в руке. Никогда я не видел так близко врага. Молодой, нахальный, он шел и ел вишни. Не берусь описывать свои чувства. Одно помню — недоумевал: почему Дербишин, нет, не стреляет, почему не отберет у него вишни?! Я стоял на дороге и во все глаза смотрел на летчика, который прилетал затем, чтобы убить меня и моих друзей.

Я очутился на улице до отбоя сигнала воздушной тревоги. В бомбоубежище было душно. Вентилятор помогал мало. Он приводился в движение при помощи маховика, ручку от которого по очереди крутили все, кто прятался под землей. Там горел каганец — сплющенная консервная банка, заправленная керосином с солью. Разговаривали шепотом: боялись, что летчики с «юнкерсов» могут услышать.

У меня было срочное дело — в условленном месте ждали Боря Савельев, Боря Малинин, Ваня Хрестюк, Люся Ольховская. Ехать надо было на трамвае к вокзалу. Десятиклассники из нашей школы уезжали на фронт. Как потом выяснилось, их послали под Эльхотовские ворота, в долину, которая открывала дорогу на Грозный.

Однажды — это было позже — я упросил сержанта Горшенина, шофера полуторки из 10-го гвардейского стрелкового корпуса, взять меня с собой. Ехали мы в сторону Эльхотова. В долине открылось поле недавнего боя. Только что сержант шутил: «Мою фамилию легко запомнить: есть генеральный прокурор Горшенин, так я — не он». Фамилия сержанта забудется и снова вспомнится, а то, что открылось моему взору в сыром тумане уходящей осени, останется в сердце навечно.

Земля была сплошь перепахана воронками. Еще чадили подбитые танки. Взрывы вывернули их внутренности. Один танк был проломан насквозь, видимо, болванкой из орудия большого калибра. Из бака тягача тонкой струйкой вытекал соляр. Убитых еще не успели убрать. Ленты на бескозырках рассказывали: «Черноморский военно-морской флот», «Каспийская военная флотилия», «Тихоокеанский военно-морской флот». Лежали на земле граненые пластмассовые медальоны. В них, как я знал, находились кругляши бумаги с фамилиями владельцев, адреса их родных. Почтовые ящики смерти…

Я опоздал на проводы десятиклассников. С того места, где я находился, надо было перейти по мосту через реку. Как сейчас понимаю, мост был невелик, каких-нибудь шестьдесят метров, но почему-то он тогда казался мне бесконечным. Вода горной речки слепила. Хотелось кричать всем идущим навстречу: возьмите меня за руку, переведите на ту сторону. Но крик застревал в горле, и я в сотый раз отступал, не умея объяснить себе сути происходившего. Наконец, закрыв глаза, дошел примерно до половины моста. Крик ослика, тащившего арбу с овощами, заставил вздрогнуть. Открыл глаза, и все повторилось: рев потока воды буквально сшиб меня с ног, и я потерял сознание. Очнулся дома с высокой температурой. Мама сказала: «Малярия».