Дети Воинова

Верочка, поплакав за компанию, стала залечивать брату раны, полученные не на поле, так на камине брани, и увлеклась настолько, что не могла остановиться до конца школы, благо Сенька с его умением влипать во все возможные и невозможные неприятности был просто неистощимым источником ран, синяков и порезов. Болели, правда, в основном не травмы от падений, а увечья, нанесенные не ведающей жалости рукой деда, который Макаренко за отсутствием времени не читал и в тонкостях воспитания разбирался мало.

* * *

Если бы не вечные попытки залечить раны хулигана-брата, – кто знает, возникло бы у мамы желание стать врачом и появился ли когда-нибудь на белый свет ваш покорный слуга? Но желание возникло, училась мама, в отличие от Сеньки, хорошо и поступила вроде бы без проблем, благо на дворе стояла хрущевская оттепель. Правда, дед пару недель до поступления приходил домой поздно и сильно навеселе. Говорил, что встречался с однополчанами. Как потом он обмолвился, один из них был заведующим военной кафедрой в том самом мединституте, а второй – какой-то номенклатурной шишкой в обкоме.

Так или иначе, получив четверки и даже одну пятерку – по химии, мама в институт поступила и, как все, была немедленно сослана на морковку, где и перезнакомилась со своими однокурсниками и влюбилась в простого русского парня Сашу Иванова, которому в дальнейшем и суждено было стать моим отцом. Саша был старше, после армии, не то чтобы красив, но в плечах широк, в меру остер на язык, слыл эрудитом и у дам пользовался популярностью. Верочке с ее заурядной внешностью, хрящеватым носиком и многозначительной фамилией вроде и не светило. Она исправно дергала морковку, выполняя дневную норму, чтобы заслужить поощрение бригадира, коим единогласно избрали Александра Иванова – в силу возраста и умения командовать. Вечерами, как положено, пекли картошку, бренчали на гитаре и знакомились теснее в близлежащих стогах, хоть нравы были и построже нынешних. Впрочем, и стогов было немного. Верочку посмотреть на звезды не звали, да она бы и не пошла, помня крутой нрав деда.

После колхоза началась нормальная студенческая жизнь – с зубрежкой, обмороками в анатомичке, студенческими вечеринками, сплетнями, поцелуями в подъездах и прочими обязательными в студенческой жизни атрибутами.

Преподавателя по анатомии еще до них прозвали Тампоном. Этот невысокий старичок заслужил такое прозвище благодаря сплошь белой, как вата, голове. Сдать экзамен ему было трудно, и зубрили студенты, не жалея сил и используя переходящие из поколения в поколение стишки-запоминалки. Так, держа в руках анатомию Воробьева и бубня: «Как на lamina cribrosa поселился crista galli…», Верочка и воткнулась прямо в своего тайного возлюбленного и будущего мужа Сашу Иванова.

– Как ты сказала? Здорово, я уже запомнил. А дальше?

– Впереди foramen caecum, сзади os sphenoidale… – боясь поднять глаза, пробормотала Верочка.

– Гениально! – восхитился Сашка. – А Воробьева где взяла? Это же лучший атлас! У тебя череп есть?

Череп у Верочки, может, и был, но, поскольку мозг из него улетучился при виде Саши, фразы она выдавала короткие и не в такт.

– Череп дома.

Что в переводе означало, что второй номер атласа по анатомии находится на полке в родительской комнате. Иванов, однако, все понял, взял атлас под мышку, Веру под локоток и доставил обоих домой, где их встретила моя бабушка, накормила вкусно, говорила мало и вообще не мешала. Саше, видимо, это понравилось, поэтому заходить он стал часто: ел много, угощение хвалил и анатомию под Верочкины стихи запоминал резво.

До тех пор пока не заметил, что глаза Верочки хороши необыкновенно и смотрит она этими глазами влюбленно.

– Как там, Верочка, про череп? – спросил он однажды, когда дома никого не было.

– Как на lamina cribrosa…

Кто поселился на lamina cribrosa, Верочка сказать не успела, потому что губы, руки и голова переключились на практические занятия по изучению человеческого тела. Освоив анатомию, они с Сашей занялись физиологией и преуспели настолько, что вскоре им понадобилась помощь специалиста в лице докторицы из женской консультации.

Получив доходчивое объяснение некоторым неожиданным явлениям в Верочкином организме, они отправились к ее родителям. Бабушка вытащила форшмак, а дедушка – водку. Верочка налегала на соленое – бабка с дедом переглянулись. По воспоминаниям бабки, дед налил стакан водки себе, потом Саше. Не чокнувшись выпили. Верочка замерла. Бабушка убрала из-под дедовой руки нож.

Несмотря на свою крайнюю необразованность и столь же крайнюю необрезанность, дед был евреем и выдать свою единственную дочь хотел все-таки за еврея. Саша Иванов в семью Липшицов вписывался плохо. Но тут вмешался мой дядя, единственный дедушкин сын, нещадно поротый и беззаветно любимый. О чем он говорил с дедом, история умалчивает, но дед смирился и даже перестал смотреть на будущего зятя сквозь прорезь оптического прицела. Бабушка же, всегда смотревшая деду в рот, возразить хоть и желала, но не посмела.