Дети войны

Папа крепко, как мама Толика, свободной рукой прижал меня к себе и заговорил громко, властно, точно, как тот голос в приёмнике:

— Товарищи! Дочка принесла известие. Она слушала по радио сообщение Молотова: фашисты развязали войну! Нужно быть готовыми…

Я не дослушала, к чему надо быть готовыми, и побежала искать своих: Шурку-подружку, Кольку Зайкина. Они ещё не знают! Я их нашла тут же, но они уже откуда-то знали!

А народ быстро расходился из клуба. Шума не было, стоял какой-то глухой гул, будто из-под земли.

Почувствовав, что сейчас взрослым не до нас и что нам ничего не будет, мы побежали на сцену за кулисы, куда нас обычно не пускали. А нам туда хотелось. Но смотреть там оказалось нечего — в узком проходе между кулисами и стеной валялись поломанные стулья, стояло разбитое трюмо, несколько пустых бочек. Мы вышли на сцену и остолбенели: в зале пустота! Бросились к дверям — заперты. Мы залезли на высокие подоконники, глянули в окна: возле клуба ни души. Мы отчаянно стучали в рамы и двери, пока Колька не догадался вынуть одно квадратное стекло в окне, отогнув маленькие гвоздики, державшие стекло в раме.

Когда мы, наконец, очутились на воле, что-то странное поразило нас всех. Что-то было не так в привычном виде посёлка. И мы притихли, озираясь по сторонам, пытаясь понять, что же, что же случилось? А-а-а…

— Тишина-а-а! Тишина — вот что случилось. Такая тишина, будто при солнце, при синем небе стоит ночь. Дома блестят окнами молча, как ночью. Во дворах перед домами — никого. Никого возле конторы. Никого возле конного двора. Тихо на железном механическом. Только куры кое-где бродят или лежат в пыли, да гуси, как всегда, возле ключа воду цедят. Мы, только что кричавшие, стучавшие в клубе, молча, с какой-то робостью побрели по пустым улицам домой. Сначала шли тихо, потом всё быстрей, а потом уж мчались…

…Страшно на пустых, солнечных, молчаливых улицах. Война…

Поле Победы

Сразу после первого Мая директор нашей семилетки, Мелентий Фомич, собрал все три старших класса и объявил, что мы должны помочь колхозу. После уроков всю неделю будем вскапывать поле на бугре что слева от дороги на деревню Камышлы. Камышловские тоже ходили в нашу школу, и трое из них: Тоня, Галия и Нурулла, — в наш шестой. Они были старше всех нас по годам, — так получилось в их жизни — и потому самыми сильными и умелыми. Мы их уважали. Директор и учителя — тоже.

— Нас пятьдесят шесть человек, — размышлял директор, — ну, пусть выйдут пятьдесят. Взять гон по метру на брата, подымем в день метров по десять-пятнадцать? Да шесть дней гнать, — вот тебе и сорок пять соток! Шутка? А мы — шутя!

Кто-то из наших, местных, засомневался:

— Навряд ли, Мелентий Фомич… Деревенским домой надобно, всё ж… Это ежели б заместо уроков… Чтоб смена так смена…

— Нет, — погрозил пальцем директор, — не туда ты клонишь! Учиться мы будем. Но один-два урока… последних… снимем. Ну, часа-то три поработаем, али как? — вытянул он шею к стоящим впереди Тоне и Галие.

— Это можно, — ответила Тоня. — И домой успеем.

На том и порешили. Так и пошло… метр влево идёшь, метр — вправо. В метре лопата по своей ширине укладывается пять раз. Берёшь шесть, чтоб не ошибиться. Глину с лопаты лаптем сдавливаешь: наступишь на целый глиняный бруствер, наросший до самого черенка, и всей силой давишь вниз. Упорная глина…

Мы начали работу, идя ровной линейкой, шеренгой, но скоро линейка стала извилистой змейкой, и самую высокую её извилину тянули наши Тоня, Галия и Нурулла.

В подножии бугра уже пролегла поднятая нами чистая полоска земли. А выше нас — неряшливая тусклая залежь, притоптанная снегом и дождями. И нам надо её вскопать, сделать чистой и красивой.

Проработав всего час, чувствуешь, что лопата стала пудовой, а ладони горят. Пригляделась: многие в варежках копают. Надела и я, да поздновато… Горят ладошки. Ну, ничего!

— Давайте, давайте, ребятки, — приговаривает Мелентий Фомич, — на этом поле будет уже победный урожай, это уж наверняка!

— Урра! Поле победы! — закричал кто-то из мальчишек.

— У-р-р-ра! — подхватили все.

— У-р-р-ра! Поле победы!

Стало быть, разогнулись, выпрямились и отдохнули чуток.

И снова — шесть лопат влево, шесть — вправо. Значит, два шага вверх, к вершине.

За три часа наши передовые подняли полосы длиной в двенадцать метров. А мы только по шесть. Другие и того меньше. Устали здорово. Но директор нас утешил:

— Работали отлично, рук-ног не жалели. Сколько сделали, за то и спасибо.

И поклонился всем в пояс.

— Мелентию Фомичу! — полушутя, полусерьёзно нашёлся Лёшка Никонов и, выступив на два шага вперёд, шапкой своей повёл у земли, низко склонившись. Прямо как боярин!

Во вторник восьмого мая нам сказали, что работаем последний день. Значит, шёл шестой день нашего труда. Мы сделали, что хотели: дошли до вершины бугра!

— «Не высок бугорок», — так говаривали мы, выходя против него с лопатами.

Не высок бугорок, да в наших краях и нет высоких — полого, мягко идут волны земли. Только овраги их режут.