Дети времени (Дети века)

– Никто, – ответил поручик, – Фредерик пишет, что родители очень одряхлели и предпочитают оставаться дома. Он просит кланяться.

– И фру Фредерик, и дети?

– О них он ничего не пишет.

Фру Адельгейд роняет булавку на пол, нагибается и ищет ее, затем говорит:

– А сам Фредерик?

– Ему некогда… Вы уронили булавку. Дайте, я помогу вам искать.

– Благодарю вас, я нашла.

Да, все переменилось, даже Кольдевины. Они уже не приедут. И дальше все продолжает изменяться.

Не заходило ли речи об образовании отдельного прихода при церкви в Сегельфоссе?

Но это дело вряд ли устроится; пастор Виндфельд вряд ли станет заботиться над осуществлением такого плана, от которого сильно уменьшатся его доходы.

– Ну, когда мои глаза закроются, пусть тогда делают, что хотят!

Когда его глаза закроются!.. Просто он, вероятно, помышлял о переселении на другое место. Здесь он вел благодатную жизнь. Хорошее жалованье и мало дела. Он жил здесь шестой год, он здесь поседел и сроднился с местностью. Но ему предстояло переселение на юг; он был служитель церкви, и души взывали к нему из какого-либо западного города. Жизнь в Нордланде? В Нордланде? Нет, на подобное прозябание его не могут обречь. К. П. Виндфельд был прекрасный проповедник, и, кроме того, мог внести в приходский архив несколько сведений о постройке новой церкви в Сегельфоссе. И он этим занялся! Как же такому человеку было не стремиться на юг? С Божьей помощью перевод не ограничится местом пастора.

С Божьей помощью и преемник найдется, – сын Ларса Мануэльсена, Ларс Ларсен, который прилежно зубрил.

Ах, этот Ларс! Точно железный. Как богатырь преодолевает он школьную премудрость! Он ездил в Христианию и сдал экзамен, еще просидел год и сдал новый экзамен. В семинарии Тромсё он назывался Лаурсен, но, поступив учителем к детям господина Хольменгро, он уже не мог на своей родине сохранить этой фамилии и стал называться Лассен, Л. Лассен. О его учености уже шла молва; он словно с ума спятил. Когда епископ приехал с визитом в Сегельфосс, он сказал:

– Если Лассен не перестанет так гнуться над книгами, у него сделается грудная болезнь!

Местечко гордилось его выдержкой, и вблизи отца Ларса, старика Мануэльсена, слышалось меньше ругани. При каждом экзамене имя его переходило из уст в уста, и не раз о мальчике Ларсе Мануэльсене заходил разговор у прилавка в лавке Пера.

– На него одного и можно указать! – говорил один.

– Если только не сковырнется, как говорил епископ, – прибавлял другой.

– Тогда, чего доброго, умрет, а какая была бы жалость!– раздался чей-то голос.

Тут вмешался отец, Ларс Мануэльсен:

– Чего болтать зря! У него здоровье крепкое!

И языки не умолкают.

Да, хорошо курилось в лавочке у Пера; это было оживленное место, где вечно велись разговоры, звенели деньги, вечно толпился народ в дверях и около бочек с вином. И все плотнее, все богаче, все почетнее становился Пер Иенсен, но он не переставал носить своего домотканного крестьянского платья.

Теперь каждый знал, что человек с его средствами не станет обвешивать ребенка; но народ не забывал о прошлом! Как и прежде, покупатели продолжали пересчитывать сдачу и зорко следить, когда он что-нибудь отвешивал или отмеривал.

Пока П. Иенсен наживался за счет местных жителей, не могло быть иначе. Так как он не получил разрешения на открытие танцевального зала, то оповестил местную молодежь о сарае за мысом. В сарае был настлан пол, и получилось место для вечерних собраний по воскресеньям.

А тот, кто управлял всем и всеми, – сам Хольменгро, – не худел от своей постоянной работы и не полнел от своего богатства. Скромный и непритязательный ходил он и распоряжался огромным предприятием. Его состояние оценивалось в сто тысяч талеров, но в этом году счет денег пошел на кроны и эры, и, таким образом, состояние господина Хольменгро, как у всех прочих, было обложено налогом и он оказался обладателем миллиона. Жаловался он? И речи не было о чем-нибудь подобном. Нет, казалось, будто он был бы очень доволен, если бы ему приписывали два миллиона этих новопоявившихся денег. Должно быть, у него были неисчерпаемые богатства. Теперь он владел окраинами Сегельфосса, мельницей, набережной и пристанью; кроме того, ему принадлежала лавка и булочная на берегу моря, хотя и открытая на другое имя. Всем было также известно, что ему уже принадлежат многие из лавочек вдоль побережья, во всяком случае, лавка Генриксена в Утвере; даже говорили, что его владения доходят до старинного поместья Кольдевина на Уттерлее; этот был слишком богат, чтобы его можно было проглотить. Но существовали ли какие-нибудь границы для Хольменгро.

В последнее время он хлопотал над проведением телеграфа в местечко. Дело немного затянулось; правительство, к которому пришлось обратиться, раздумывало. Но все были убеждены, что в случае дальнейших проволочек со стороны правительства, Хольменгро выстроит телеграфную линию на свой счет. И казалось, будто правительство испугалось этой опасности: оно прислало, наконец, столбы, проволоку и рабочих, чтобы начать дело.