Дети заката

А спорить любил дед Данила. Бывало, даже простые вещи вывернет по-своему, с другого бока к ним зайдет, не как положено. И задумается споривший с ним человек – а вдруг дед прав? Никто не задумывался, по-иному не смотрел, под другим углом, на проблему. А дед смотрел! Поперек учения иногда шел, даже библейского. Много читал, да не со всем соглашался. На всё было у него своё мнение и своё умозаключение. Когда споривший уже начинал терять терпение и просил доказательств дедовой гипотезе, тот, ухмыляясь, отвечал, что это пусть спорщик сам доказывает, что дед не прав. А он, дед, грамоте-то мало учился. А если бы учился, как молодёжь нынешняя, то уж учёным бы стал! А у него всю жизнь в руках «ружьё да весло – хреновое ремесло»… – смеялся.

Как приехал к деду Сева, первое время долго лампу не задували, разговоры вели. Данила – на своей лежанке на печи, Сева – у окна на добротных нарах. Загонял его дед сначала на полати – мол, теплее. А куда теплее, если и у окна дышать нечем? Лето на дворе, а он печь каждый вечер топит. Мёрз под старость – думал, и другим холодно. Даже Лупаню в избу звал, но та только ушами стригла, припадая головой к порогу, да хвостом крутила так, что от ветра, поднимаемого хвостом, искры сыпались от дедовой цигарки, а в дом не шла.

– Спалишь ты мне избу ненароком, где жить тогда будем? – задавал ей вопрос и тут же поучал: – А зря, Лупанюшка, не идешь – с людьми не скучно. От одиночества ведь скулишь, по себе знаю, знакомо чувствие такое. Вон недавно тоже чуть скулить не начал, ладно, бог внучка послал. – Повернулся к Севе: – Не в обиду, что внуком зову?

– Ну, дед, ты даешь! Мне же в радость! Как-то по-домашнему, по-родственному. Приятно даже, будто в детстве себя снова чувствуешь и заботы вроде как детские – на рыбалку сходить или просто побродить по лесу.

– Ну, коли так, то хорошо. Я уж думал, испортился в городе. Тут по весне в деревню сын председателев приезжал… Да знаешь ты его! Дрыном звали. Сейчас в Красноярске живёт, при дороге не то магазин держит, не то столовую – не знаю, врать не буду. Идёт весь крахмаленный, руку с сигареткой на отлёт держит, сурьёзный такой. А я-то по стариковской памяти возьми и назови его Дрыном. Другой бы радовался, что не забыли его в деревне, помнят. А он, видно, обиделся, обозвал меня неприглядно. – Дед шмыгнул от обиды. – Я-то по-старому, как испокон веку было… А он пнём меня обозвал…

– Да ты не обижайся на людей, дед! Люди, они разные. – Сева приобнял Данилу за плечи. – Кто-то помнит свои прозвища и гордится, а кто-то избавиться от них хочет. Только если уж оно прилипло, то до могилы иногда. Ты бы, дед, его по отчеству назвал – здорово, мол, Дрын Иваныч, он, может быть, и не так бы оскорбился… Да это, деда, все преходящее и внимания не заслуживает, плюнь и размажь. Их много таких Дрынов, пол-России… Я вот тоже с работы ушёл из-за такого же Дрына. Стоит ли внимание на них обращать?

– Прав ты, видно, внучок. Дела и посерьезнее есть. Вот все разгадку ищу одному случаю, тока не нахожу уж, почитай, больше полвека. А хотелось бы знать, а то помру, неровен час, и не узнаю. А там ведь спросят…

– Где, дед, спросят? На том свете, что ли? А тоже не переживай – там тебе уже будет все по барабану.

– По какому барабану? – Данила был поглощён думой и говорил словно сам с собой. – Барабана у него не было, сидор только…

– Да так теперь говорят, дед!.. А ты о чём? Какой сидор? У кого?

– Да так, ни о чём, вспомнил вот войну. Тут у нас в войну в деревне чудеса твориться стали, вот сидор-то и припомнил.

– Да, странности, дед, и сейчас иногда происходят. Я даже кандидатскую по этому поводу написать хочу. Вот, наверное, у тебя и начну. Отдохну немного, силы наберусь в лесу да в горах – и вперед с песней!

– А напишешь ли?

– А почему нет? Тема интересная, никем не изученная – простор на этом поприще. Индивидуум тоже есть.

– А что это за зверь, индивидуум твой?

– Ну, отдельный человек, которого изучал.

– Совсем вы язык испоганили, чёрт-те что говорите, будто русского вам мало. А я про то, разрешат ли тебе писать…

– А кто запретит?

– Те, от кого эти чудеса исходят. Я вот в свое время тоже хотел рассказать, и сейчас есть о чем. Только меня предупредили, вот и молчу…

– Боишься, что ли?

– Да мне бояться уже нечего, жизнь-то прожил, одна Лупаня из близких осталась. Тут, Сева-Севастьян, другое, необычное…

Сева вдруг почувствовал, что старик знает что-то такое, что даже он со своим складом ума, пытливого и неординарного, не нашел ответы на свои вопросы.

– Ну, если нельзя о странностях, так расскажи хоть, кто предупредил?

– Кто – не знаю, не видел его. В лесу это было, ночью. Он за спиной стоял, а чтобы я его не застрелил с испуга, обездвижил меня.

– Как это «обездвижил»?

– Не знаю… Только я и шелохнуться не мог, пока его не выслушал.

– А потом чего?

– Так ушел, видно! Утром я только очнулся, солнце увидел и встать смог.

– Да ты, поди, задремал, вот и привиделось.

– Может, и задремал… Не знаю. Только речь у него была такая же, как у охотника с рогатиной…

– Так, может, голос попутал? С кем не бывает?