Дети Земли

«Так вот откуда произошло слово «каникулы», — подумала Галя. — В те времена восход Каникулы — «Пёсьей звезды» — перед рассветом совпадал с началом летней жары, значит…» Но Константин Степанович рассказывал так интересно, что Галя оборвала свою мысль.

— «Но когда Орион и его Псы дойдут до середины неба, когда розоперстая Эос — Заря — предстанет перед лицом Арктура, тогда собирайте все ваши виноградные грозди, выставляйте их на солнце в течение десяти дней и десяти ночей, а потом подержите их в тени только пять дней и пять ночей; и на шестой день почерпните их сока для возлияния богу Вакху, разливающему в мире радость. Потом, когда Плеяды и царственный Орион перестанут появляться, не забывайте, что настанет время первых полевых работ и что надо начинать новый рабочий год на земле».

Показав на небе созвездие Северного Венца, Константин Степанович с самым серьёзным видом уверил всех, что это венок Ариадны, в доказательство чего прочёл из Овидия:

— «Ариадна, похищенная Тесеем и покинутая им на берегу моря, оглушила все окрестности своими воплями и рыданиями. На помощь к ней явился Вакх и, желая, чтоб она сияла вечным светом среди звёзд, снял венок с её чела и бросил его к небу. Пока венок летел в воздухе, драгоценные камни, вплетённые в него, превратились в огоньки и укрепились на небесной тверди, сохранив прежние очертания. Место его — между Человеком на коленях (Геркулесом) и Человеком, несущим Змею».

Тут же Константин Степанович добавил, что китайцы называли это созвездие Жемчужной Раковиной и что самая яркая звезда его до сих пор называется Жемчужиной (Геммой), а арабы видели в этом созвездии чашку нищего — Казат-аль-масакин.

Рассказал он однажды и о нелепой истории созвездия Рысь. Этот зверь был вознесён на небо в 1660 году астрономом Гевелием на совершенно курьёзном основании. Достав свою объёмистую записную книжку, Константин Степанович процитировал:

— «В этой части неба встречаются только мелкие звёзды, и нужно иметь рысьи глаза, чтобы их различать и распознавать. Кто недоволен моим выбором, тот может рисовать здесь что-нибудь другое, более ему нравящееся; но, во всяком случае, тут на небе оказывается слишком большая пустота, чтобы оставить её ничем не заполненной».

Кончались подобные рассказы всегда одним и тем же: Ольга Александровна смотрела на часы и разгоняла всех по постелям.

Однажды вечером путешественники разговорились о доме, о делах, которые они оставили на Земле. Стали вспоминать, какими путями тот или иной член экипажа оказался в составе экспедиции. Маша под громкий смех собравшихся рассказала непосвящённым о событиях на озере Селигер, о Галиных «лекциях» по астрономии. Наконец очередь дошла до Белова.

— Игорь Никитич, — обратился к нему кто-то. — Как могло получиться, что вы, главный конструктор головного завода, стали руководителем экспедиции? Ведь это нарушение общего порядка.

— Что верно, то верно, — ответил со вздохом Белов, — Вы не представляете себе, друзья, каких трудов мне стоило этого добиться!

— А почему? — спросила удивлённая Галя.

— Да потому, наивная моя деточка, — вмешалась вездесущая Капитанская дочка, — что главных конструкторов берегут как зеницу ока, потому, что их головы стоят больше, чем любой корабль со всем его содержимым. Понятно?

— Мария Ивановна, перестаньте! — гневно воскликнул Белов. — Все жизни стоят одинаково. А не пускают главных конструкторов в опасные полёты для того, чтобы они накапливали и обобщали опыт эксплуатации своих машин, чтобы они их совершенствовали изо дня в день…

— Так как же вы всё-таки добились разрешения лететь?

— Доказал, что смогу лучше, чем другие, обобщить опыт перелёта. А потом… Знаете, ведь это была мечта всей моей жизни… Я отдал подготовке к этому рейсу почти двадцать лет. Ну, и правительство в конце концов уважило мою просьбу. Впрочем, я не один был в таком положении. Много пришлось бороться за право участия в экспедиции и Константину Степановичу. Его тоже не хотели включать в её состав.

— Но почему? — снова не удержалась Галя.

— По старости, девочка! Увы, по старости! — добродушно усмехнулся астроном. — Мы ведь с Игорем Никитичем не такие счастливчики, нам никто не присылал приглашения на блюдечке с голубой каёмкой!

Потом разговор зашёл о родных. Иван Тимофеевич вынул из кармана, бумажник и, разложив его на столе, достал из него несколько любительских фотографий. Он с любовью рассматривал каждую из них и, передавая по кругу для всеобщего обозрения, с нежностью в голосе пояснял, от полноты чувств перейдя на украинську мову:

— Це моя стара, а то — моя доня, а от туточки мы з моим хлопцем, — говорил он, показывая групповой снимок.