Дети змей, дети волков

– Чтоб ты знал, я был первым, с кем Ренэйст побраталась. Так что уж кому, а мне не завидно!

– Вы что, – недовольно подает голос идущая подле них девушка, – поспорить решили, кто из вас лучший побратим Ренэйст? Будь я на ее месте, то одного только Ове из вас троих выбрала бы.

Ньял с искренним возмущением и негодованием смотрит на нее, не ожидая подобного ответа. Усмехается Радомир, смотрит на них, думая, что не такие уж северяне и страшные. Обычные дети, такие же, как и он сам. Сломленные, со своими бедами и судьбами, просто желающие жить. Можно ли их в этом обвинить? Можно ли осуждать человека за желание спасти себя и свой народ? Ведь именно этим сам Радомир и занимается. Это та самая цель, которую он преследует с момента нападения на Большеречье.

Права была Ренэйст, с самого начала права. Только вот Радомир ей об этом так просто не скажет.

Дом Солнца похож на дома, которые строят на его родине. От одного взгляда на него ведуна пронзает такая тоска, что дышать больно становится. В глаза бросается то, что строили его солнцерожденные, словно бы видит он каждое прикосновение далеких строителей к этой древесине. Так странно, неправильно даже дом этот выглядит на фоне снега и темного неба, и Радомир замирает, глядя на стены, сделанные из цельных древесных брусьев.

На больших двустворчатых дверях узор в виде огненных солнечных лучей. Ньял бросает несколько слов на родном языке воинам, охраняющим эти двери, и те, кивнув, открывают их перед Радомиром. Он все стоит на пороге, не решаясь перешагнуть, и хоровод тревожных мыслей душит его, все сильнее сжимаясь вокруг горла.

Это правда? Действительно добрался, и даже жив? И все те, кого так желал он спасти, внутри этого дома?

Правда ли, что Весна ждет его в этих стенах?

Не глядя больше на луннорожденных, шагает он под солнечные эти своды, зажмурившись от яркого света, царящего внутри. Двери закрываются с грохотом за его спиной, в нос бьет запах земли и сена, а сам Дом Солнца погружается в полнейшую тишину, изумленный его появлением. Ни щебета птиц, ни журчания ручья, ни людских голосов. Радомир поднимает вверх левую руку, спасаясь от яркого света, слепящего глаза, и оглядывается по сторонам. Глаза его постепенно к свету этому привыкают, и тогда удается разглядеть ему и поля, и деревья, и людей, что смотрят прямо на него. Кажется ведуну: забыл он, как выглядят такие же дети Солнца, что и он. Радомир стоит, едва ли не прижимаясь спиной к двери позади себя, хочет выскочить обратно, в холодную ночь, лишь бы не видеть на себе этих взглядов. Беспокойство клокочет в нем бурным потоком, кружит голову и лишает возможности вдохнуть. Страх губит его, он уже готов закричать, велеть всем отвернуться, но вместо этого «выныривает» из этого хаоса, заслышав звук девичьего голоса:

– Радомир?

Вторя ей, солнцерожденные несут его имя из уст в уста, проносят над полями, с которых только-только собрали урожай зерна, до самых дальних стен Дома Солнца. Но все это не важно, все это где-то далеко, не здесь, потому что сейчас, впервые за долгое время, он видит ее.

Весна стоит у самого края поля, держа в руках корзину, полную тяжелых колосьев. Смотрит на него глазами зелеными, и русые волосы, заплетенные в косу, лежат у нее на плече. Она разжимает пальцы, корзина падает, и колосья рассыпаются по земле у Весны под ногами. Делает она шаг, и ведун шагает навстречу, протягивая к ней руки, призывая.

Иди ко мне. Дай же мне обнять тебя!

Подобрав юбки платья, Весна бежит к нему, совсем не босая, как дома. Слезы, что скатываются по ее щекам, ранят Радомира сильнее любого меча, пусть даже от радости плачет она. От нее пахнет пшеном и холодом, и, вжимая хрупкое тело в себя, с жадностью вдыхает ведун аромат ее волос, обхватив тонкий стан дрожащими руками. Стискивает Радомир основание ее косы, комкает ткань одежд на девичьей спине, и сама она хватается за него столь отчаянно, словно бы вот-вот разлучат их снова.

Весна шепчет его имя, а он и слова сказать не может. Да и не знает он, что сказать. Слишком долго ждала она его, слишком долго не было его рядом, когда был он ей нужен. Но Весна смотрит на него, положив огрубевшие ладони на его лицо, и улыбается так ярко и искренне, что все сомнения покидают ведуна. Дрогнувшими губами улыбается Радомир в ответ и, разомкнув уста, произносит едва слышно:

– Я сдержал свое слово. Вернулся к тебе.

Кивнув, всхлипывает она несдержанно, оглаживает большими пальцами дуги его бровей, острые скулы, делающие осунувшееся его лицо и без того грубым. И ничего больше Радомиру не нужно. Ему бы застыть в этом моменте, раствориться в нем, в ее запахе, и никогда больше не разлучаться с ней. Ведун роняет голову на хрупкое плечо, чувствуя, как девичьи губы касаются его виска, и лишь сильнее обнимает Весну.

– Я знала, – шепчет она в ответ, – что ты вернешься.