Детки в порядке

На мгновение тихий стрекот диктофона кузнечиком звучит в тишине. А я вижу только те глаза: одна пара гаснет, другая загорается.

О боже…

– Кошка Джастин ненавидела эту тупую рыбу. Она не доверяла рыбе, но при этом никак не могла оставить ее в покое. Забиралась на спинку дивана, чтобы достать ее со стены. Нюхала ее, вытянув когти… Мне кажется, она не знала, что делать: кинуться на рыбу, убежать от нее или куснуть. Все это страшно бесило дядю Леса. Он говорил, что, если я не могу уследить за своим животным, он сам за ней проследит. И знаете что… дядя Лес ведь не с самого начала стал таким мерзким. Когда мы с Джеммой только переехали, он вел себя даже мило. Был грустный, но не злой. Старался как мог. Но…

– Мэделин, ты сейчас вообще о чем?

Я делаю глоток воды. Последний глоток в стакане. Ссадина на губе еще щиплет, и это я молчу про пульсирующую боль в спине и бедрах.

– Однажды я вернулась домой из школы, а Джастин нигде нет. Я обыскала весь дом, перевернула его вверх дном. Вышла на заднее крыльцо, прошла сквозь патио до самого конца участка, где за домом бежит мелкий ручей. Я нашла ее там. Промокшую насквозь. Она двигалась в такт слабому потоку… не знаю, сколько она там пролежала. Глаза у нее были как у куклы. Не мертвые. А такие, будто никогда и не были живыми. А потом из-за спины, из открытого окна, я услышала пение.

Я вытираю глаза, смотрю Бандлу прямо в лицо и тихо напеваю.

(ДВА дня назад)

МЭД

Вик уронил ружье на пол.

– Я Суперскаковая лошадь, – сказал он.

Я едва узнала его в бейсболке База, но, с другой стороны, тогда мне вообще сложно было что-то разглядеть. Глаза опухли так, что едва раскрывались; боль была такая, словно их подожгли и засыпали толченым стеклом. Я села в каком-то тумане, склонилась вперед и пощупала пульс у дяди Леса.

Он жив.

Рука Вика оказалась на моем плече.

– Как ты?

Все было такое размытое, нечеткое, словно я смотрела сквозь заплесневелую занавеску в душе. За моей спиной Вик сказал что-то о том, чтобы вызвать полицию, и я смутно отметила, что он вышел из комнаты. Я чувствовала, что остаток жизни проведу именно так: одно туманное событие за другим, которые я едва смогу осознавать. Я наблюдала, как дядя Лес дышит: вверх-вниз, вверх-вниз – жизнь нуждалась в обоих движениях. Ей нужны были вдох и выдох, одновременные чрезвычайные противоположности. У его ног лежала пустая бутылка. И внезапно – так же, как мгла опустилась на меня, – я отдернула заплесневелую занавеску. Мир снова приобрел четкость.

Я развернулась и, передвигая застывшими конечностями, побежала из комнаты. Левое бедро, на которое пришелся вес дяди Леса, выкручивало от боли. Я закрыла дверь и огляделась в поисках чего-нибудь, чем можно его забаррикадировать. В конце коридора стоял старый шкаф. Встав сбоку, я всем телом налегла на него, но он едва сдвинулся с места.

Вик прибежал обратно:

– Я вызвал полицию.

– Помоги мне.

Вик посмотрел на меня в замешательстве:

– Я думаю, нам надо идти.

– Что? Нет.

– Мэд, я ударил его. А что, если… я не знаю. И копы начнут нас расспрашивать.

Я показала на комнату Джеммы, где моя бабушка лежала в постели, восхищаясь своими варежками, словно мир не сошел с оси.

– Я ее не оставлю. Помоги мне.

Вик снял бейсболку, положил ее сверху на шкаф и помог мне дотолкать его до двери в мою комнату. Может, виной послужил вид моей бабушки. Может, то, что мы только что вызвали полицию моему собственному дяде. А может, то, что дела шли так долго так плохо, что я и забыла, когда вызывать полицию… Так или иначе, в ту секунду я почувствовала, что скудный обед переворачивается у меня в животе.

– Меня сейчас стошнит.

Я побежала в ванную, захлопнула за собой дверь, доковыляла до унитаза, и меня вырвало. После этого я подставила лицо под струю, чтобы прохладная вода охладила мне опухший глаз. На углу тумбочки стояла фотография в рамке – виновница всего, что случилось вечером. Я отключила воду, взяла фотокарточку в руки и уставилась на тень.

В этом доме не было ни одного изображения моих родителей. Дядя Лес за этим проследил. Те фотографии, которые у меня были, я спрятала в коробку в шкафу. Когда-то мы были семьей: самодельные костюмы на Хеллоуин, разбитые вазы, визиты к зубному, печенье для Санты, наказания за проделки, вечера за любимыми фильмами. Теперь не осталось ничего. При любой возможности я спешила провести время с тем, что у меня осталось: фотографиями. И сегодня я нашла это фото. Не помню, как его сняли. В семьях всегда так: живешь бок о бок с людьми; они находятся в твоем пространстве, ты – в их, и даже если вы не делаете ничего, что надо задокументировать, иногда это происходит. И вот мы остались на фотографии. Счастливые втроем, улыбки до ушей, просто сидим и делаем что-то. А может, и ничего не делаем. Это не важно.