Детонатор

Левич переключился на кровавый теракт, брошенный офицерам Центра, словно перчатка, словно наглый вызов. С учетом нападения на спецвагон общее количество жертв перевалило за четыре десятка.

А сколько их еще будет?

Вопрос этот себе задавать не хотелось, как не хотелось искать на него ответ.

Вокзал был полностью оцеплен, автобусы временно переместились на площадь Павших Коммунаров, которых вологонцы давно прозвали «падшими». Но, несмотря на обилие полиции, силовиков и ограждений, зевак тоже хватало. Они, шушукаясь, наблюдали, как Комаровский со свитой бродит среди обгорелого металлолома.

Генерал безнадежно перепачкал свои замшевые мокасины и бежевые брюки, надетые по случаю установления по-настоящему летней погоды. Это его ужасно раздражало, и, общаясь со специалистами, он задавал беглые лаконичные вопросы, требующие однозначных ответов. Тех, кто пытался пуститься в пространные объяснения, Комаровский осекал сразу — коротко и сердито.

— Выявлены граждане, находившиеся в непосредственной близости с автобусом? — спрашивал он.

— Так точно.

— Свидетельские показания собраны?

— Собираются, товарищ генерал.

— Это значит: нет, не собраны, — осек местного следователя Комаровский. — Так и говорите.

— Нет, товарищ генерал, не собраны.

— Плохо. Видеонаблюдение на вокзале велось?

— Конечно, — встрял начальник полиции. — После того указа тринадцатого года у нас на каждом шагу камеры натыканы.

Оберегая ладонью волосы от порыва ветра, Комаровский уставился на него, потом постучал пальцем по циферблату часов:

— На эту тираду у вас ушло не менее семи секунд. А можно было затратить лишь одну… — Он хотел показать палец, но тут снова налетел ветер, и он поспешно накрыл макушку ладонью. — Одну секунду. Правильный ответ был «да».

Начальник ОВД вытянулся:

— Да, товарищ генерал.

— Автобус в объектив попал?

— Попал.

— Можно разглядеть пассажиров?

— Очень смутно, — доложил майор из районного отделения ФСБ. — На входе все засветились. Платформа расположена так, что люди были повернуты лицом к камере. Большая удача.

Все уставились на Комаровского, ожидая, что он сейчас пропесочит болтливого фээсбэшника, но этого не произошло. Наоборот. Вместо того чтобы прочитать говоруну очередную нотацию, Комаровский спросил:

— Кого-нибудь опознали?

— Идентифицированы погибший водитель и двадцать четыре пассажира.

— Кто двадцать пятый? — нетерпеливо спросил Комаровский.

— Девушка… Молодая женщина, — сотрудник Федеральной службы безопасности говорил быстро, но не торопливо. — Скорее всего, не местная.

— Та-ак… Она взорвала?

— Выходит, что так. Остальных проверили. Старики, дети, семейные граждане. Ни у кого из них не было резона совершить теракт и самому отправиться на тот свет.

Комаровский хотел задать очередной вопрос, но фээсбэшник извинился и отошел в сторонку, чтобы ответить на звонок по мобильному телефону.

И снова свита выжидательно уставилась на генерала, который, вместо того чтобы возмутиться, молча стоял на месте, уставившись на свои безнадежно испорченные туфли.

Как выяснилось, за свое терпение он был вознагражден сторицей. Вернувшийся фээсбэшник доложил:

— Предположительно одинокая пассажирка — Христина Богдановна Рутко. Уроженка Белгорода. Наркоманка. Последние два года жила на Украине.

— Она… она… — зашушукались в толпе, сопровождающей генерала Комаровского.

Он медленно наклонил голову в знак согласия и повторил:

— Она, больше некому. — И тихо, так, что услышали лишь близко стоявшие, добавил: — Тварь…

Глава восьмая Шансон на сон грядущий

Четверг, 23 мая

Чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, Юрчис Лейтис решил воспользоваться железнодорожным транспортом. Это стоило ему массы времени и отмерших нервных клеток, которые, как известно, не восстанавливаются. Нелегким делом оказалось находиться в постоянном окружении русских, которых Юрчис презирал. Впрочем, по фальшивому паспорту, выданному ему американцем Карлом Лонгмаком, Юрчис тоже был русским. Чтобы легче было адаптироваться, его переименовали в Юрия Летаева.

Это был симпатичный мужчина тридцати с лишним лет, стригшийся под «ежик» и не выпускавший зубочистку изо рта. Он носил каплевидные «шерифские» очки, которые надевал в солнечную погоду и очень неохотно снимал в сумерках, и тогда становилось понятно, почему он с ними не расстается. Оба глаза Юрчиса были постоянно воспалены и гноились, и не существовало на свете средства против этой напасти.

Поскольку Юрчис много времени проводил на Украине, прибыл он с юга и высадился на Курском вокзале, помятый, плохо выбритый, с чугунной от трескотни попутчиков головой.

— Это Москва, мама? — верещала девочка, семенящая впереди. — Мама, это Москва?