Детская библиотека. Том 41

— Не надо меня записывать, — схватил я библиотекаршу прямо за синий рукав. — Не надо… Я уже и так… давно к вам хожу…

— Где же ваш читательский билет?

— Билет?.. Ах, билет?! Билет я дома забыл.

— Тогда придется паспорт в залог оставить.

— Конечно! — обрадовался я, нацепляя на нос мамины очки. — Возьмите себе на здоровье!

Библиотекарша удивленно подняла на меня глаза, но ничего не сказала.

— Мне бы «Двенадцать стульев», — попросил я уж таким тихим шепотом, что она даже и не расслышала толком.

— Стулья? Да, да, стулья для читателей имеются, конечно. Пожалуйста, садитесь, — сказала она, все так же жалостливо разглядывая меня. — Садитесь. Вы что-то слегка побледнели.

Да, я, конечно, побледнел, когда она заговорила про читательский билет. Но теперь уж опасность миновала!

Седая библиотекарша была похожа на старую добрую учительницу, и ей, наверно, очень трудно было сердиться.

— Мне бы книжку «Двенадцать стульев»… Книжку… — уже громче попросил я.

Она довольно ловко для своих лет поднялась по деревянной приставной лестнице и с трудом вытащила потрепанную книжку, плотно зажатую соседними томами. Книжный ряд тут же сомкнулся, и даже никакой щелочки не осталось. Библиотекарша медленно погладила потрепанную книжку, потом погладила корешки других книг, будто утешая их: «Ничего, мол, ваша соседка скоро вернется на свое место». Спускалась она с лестницы гораздо медленней, чем поднималась, нежно прижимая книжку к груди.

Книга эта сразу, уже одним своим видом, мне очень понравилась. Я любил зачитанные книжки с пожелтевшими страницами и зубчатыми, потрепанными краями. У таких книг даже запах какой-то особенный: понюхаешь — и сразу читать захочется.

Я вошел в читальный зал, весь уставленный очень солидными и важными столами. Я еще ни разу в жизни нигде не заседал, но мне всегда казалось, что именно за такими вот длинными столами происходят всякие длинные и скучные заседания, против которых статьи в газетах помещают. В зале была мертвая тишина. И только сами книги, которые чувствовали себя здесь полными хозяевами, чуть-чуть нарушали ее: они осторожно переговаривались, шелестя страницами. Все сидели с опущенными головами, словно провинились в чем-нибудь.

Я пошел к самому дальнему столу, за которым сидел один только человек — пожилой, лысый дядя. На улице стоял конец апреля, а дядя был в белых полотняных брюках и белой рубашке с отложным воротником. Словом, одет он был до того по-летнему, что мне показалось, будто в читальном зале очень жарко и душно. На столе возле него лежали белая панама и палка с толстой гнутой ручкой.

Читая журнал, лысый дядя все время улыбался и согласно покачивал головой.

Я стал перелистывать «Двенадцать стульев» и вскоре понял, что Дима сравнивает меня с самым настоящим жуликом. «Ну ладно! — подумал я. — Вот прочту побольше книг и найду, с кем тебя самого сравнить!.. Найду какого-нибудь злодея!»

Но вскоре я перестал злиться и начал потихоньку хихикать, что почему-то доставило лысому дяде большую радость. Можно было подумать, что он вместе со мной читает книгу и ему тоже очень смешно.

Наконец я добрался до главы о шахматном турнире и уж захохотал прямо во все горло. В дверях сразу появилась старая библиотекарша. Вид у нее был такой, словно в доме начался пожар и пламя уже пожирало самые ценные книги.

— Что вы делаете? Как вы себя ведете!..

За меня библиотекарше ответил лысый дядя:

— Ничего особенного. Просто молодой человек очень заразительно смеется, а смех — это те же витамины. Послушайте, как он хохочет. Нам с вами так уж не похохотать!

— Но хохотать надо про себя! — возразила она.

— Нет, вы послушайте только, что здесь написано! — воскликнул я, думая рассмешить библиотекаршу. — Здесь написано: «Великий комбинатор играл в шахматы второй раз в жизни…» Всего второй раз! А полез сражаться на тридцати досках!..

— Ну и что? — преспокойно спросила библиотекарша. — Это вовсе не значит, что можно безобразничать в читальном зале. Смейтесь, пожалуйста, про себя. Иначе я вас просто выведу отсюда.

— Не дают развернуться молодому организму, — вздохнул добрый лысый дядя.

А я продолжал читать про шахматный турнир. Я, честно говоря, не очень-то понимал, как это можно «хохотать про себя». Но все же старался: зажимал рот рукой, фыркал то в рукав, то в носовой платок, а то прямо в книжку.

Глава о турнире с каждой строчкой становилась все смешнее. Когда, наконец, «великий комбинатор» проиграл двадцать девять партий из тридцати возможных, мне очень захотелось прочитать эту главу Витьке Бородкину. «Ходит сейчас один по вестибюлю, читает объявления, — с жалостью подумал я. — Небось уж все их наизусть выучил!» Витька хоть и был нытиком, но мы с ним все-таки родились в одном доме, «дружили, — как говорила мама, — буквально с пеленок» и всю жизнь за одной партой сидели.