Детская библиотека. Том 51

А Лида, чтобы не попадаться сердитой матери на глаза, целыми днями пропадала на Волге. Прощаться было не с кем. Все подруги разъехались: кто в деревню к родным, кто в пионерский лагерь, кто вместе с родителями кататься на теплоходе по Волге, а Наташа Лапшина, Лидина подруга, уехала отдыхать в Крым. Только вчера Лида получила от нее письмо. Наташа писала про море («понимаешь, я увидела его из окна автобуса, когда ехали через горы, и сначала не поверила, что это и есть море! Лежит выше земли, огромное-огромное, с полнеба»), про Аю-Даг («это в переводе означает «Медведь-гора», про него даже легенда есть, я тебе расскажу когда-нибудь»), про лавры («лавровый лист, оказывается, растет в виде больших круглых, как шапки, кустов»).

Лида часами сидела на берегу, опустив ноги в теплую, нагретую летним солнцем волжскую воду. Лето было жаркое. На набережной у киосков «воды — мороженое» стояли длинные очереди.

Лиде не хотелось уезжать. Новый город, новая школа, новые друзья! Было грустно расставаться с городом, в котором провела целых четыре года. А как расстаться с Волгой, со школьными друзьями, с Наташей Лапшиной?.. Но зато было радостно от мысли, что наконец-то она снова увидится с отцом. И даже уже не пощипывало в носу и не навертывались слезы на глаза, когда вспоминалась ей любимая песня отца. «Вот окончится бой, твой отец вернется домой», — так пелось в песне. Это была военная песня, которую пели в те годы, когда у Лидиного отца еще не было никакой Лиды и сам он был молодой-молодой.

* * *

Поезд уходил поздно вечером.

Глядя в окно вагона на все дальше и дальше уплывающие огни города. Лида с грустью подумала о том, что, может быть, никогда больше не увидит этих огней. Ей захотелось заплакать и тоже пожаловаться кому-нибудь на папино начальство.

Она отошла от окна, забралась на верхнюю полку и свернулась калачиком, подложив под голову небольшой коричневый чемодан. Чемодан показался ей тяжелее, чем обычно. Значит, мать опять положила туда что-то постороннее. Она всегда прятала в этот чемодан то, что туда не полагалось прятать. И отец каждый раз сердился. И Лида сердилась. Потому что хранились в заветном коричневом чемодане отцовские ордена, кое-какие очень важные документы, кусочки стекла, похожие на звонкие радужные сосульки (это было первое стекло с первого завода, построенного отцом!) и небольшая деревянная шкатулка с резной крышкой, в которой хранилось кое-что еще более важное. И прятать в этот чемодан чай «экстра», перец и пакеты с макаронами вовсе уж не надо было бы!

Лида тихонько вздохнула и повернулась лицом к стене.

Поезд мчался через степь в маленький-маленький городок, который и на карте-то разглядишь только через лупу или толстые-претолстые очки.

* * *

Городок оказался совсем крошечным, некрасивым, пыльным. Рядом протекала маленькая речушка. Куда этой лужице до Волги! Город протянулся к речке узкими одноэтажными улицами, не добравшись до берега каких-нибудь триста метров. И город, и речку Лида увидела еще из окна вагона, но разглядывать их не было времени. Лида изо всех сил всматривалась в узенький короткий перрон и старалась разглядеть среди встречающих отца.

Но когда поезд, подойдя к перрону, остановился, и мать с Лидой вышли из вагона, отца они не увидели. Не встретил!

Вместе с другими пассажирами они прошли через вокзал и оказались на небольшой пыльной площади.

— Так я и знала! — сказала мать, начиная сердиться.

— Идем к нему на работу, — предложила Лида, но мать горестно махнула рукой и сказала, что уж если отец не смог их встретить, значит, и в управлении его не найдешь, значит, мечется где-нибудь по объектам.

Они отошли в сторонку, к щиту с объявлениями, и уселись на чемоданы. Ушел поезд, стало тихо, площадь опустела, а отца все не было и не было.

Они просидели у щита на чемоданах не меньше часа, раз десять перечитали все объявления, выучив их почти наизусть: «Требуются, требуются, требуются», «Продается, продается», «Меняется». А вот еще одно, забавное: «Сдается комната, светлая, уютная, двор большой, забор высокий, постороннего влияния нет. Орловая, 12»…

А потом к ним подошел смуглый, загорелый, пропыленный насквозь человек в синем плаще. Мать поднялась к нему навстречу.

— Ну, что же это вы, Анна Николаевна! — сказал он матери огорченно. — Не ехали, не ехали, и вдруг телеграмма! А Владимира Алексеевича еще вчера в Саратов вызвали. Там прорыв. Наверно, его туда переведут… А он вас ждал-ждал, а потом и ждать-то перестал, и квартиру уступил… Вот какие неприятности!

— Так я и знала! — дрожащим голосом воскликнула мать. — Вот всегда так: собирайтесь, приезжайте, а сам…

— Да вы не расстраивайтесь, Анна Николаевна! — воскликнул человек в плаще, хотя и сам был до смерти расстроен. Мы вас сейчас же устроим!

— Спасибо! Лучше мы уж как-нибудь сами… Раз уж так, то мы сами… Вот… на эту самую Орловую пойдем, — сказала мать, кивнув на щит с объявлениями и подхватив чемоданы.

— Если папу переведут в Саратов, то ведь это хорошо, — пробовала Лида утешить мать, шагая следом за ней с тяжелыми узлами в руках.