Детская библиотека. Том 52

— А ты что здесь? Постой, постой! — Открыв ящик, он перелистал папку. — Икрамов? Из Ташкента? Мать знает? Сейчас дадим телеграмму, что жив и здоров. Есть хочешь?

— Не, — пробурчал Эдик. — Уже ел.

— Тогда иди погуляй. — Николай Васильевич открыл дверь и спросил у женщины, сидевшей за машинкой: — Где Вениамин Владимирович?

— В мастерских.

— Вернется, скажите, чтобы забрал к себе новенького. Нет, лучше сам пойди в мастерские, поищи Вениамина Владимировича и скажи, что тебя определили в третий интернат.

Николай Васильевич спрятал папку в ящик стола и, подозрительно блеснув очками, спросил:

— Будешь бегать?

Эдик молчал, насупившись. Хотя не сказал ничего, все равно было ясно — убегу!

— Ну, бегай, бегай, держать не будем. Иди сперва поешь, а потом решай. — Николай Васильевич взглянул на часы. — С вокзала поезд уходит в семнадцать, через полчаса другой. Одним из них можешь уехать.

Директор ушел, оставив Эдика одного. За стеной мирно стучала машинка. В углу, за письменным столом, лежали свернутые трубкой стенгазеты, на стене, во всю ширь ее, размахнулась фотопанорама уральского города, с многоэтажными домами и заводскими трубами. На столе и подоконниках валялись книги, блокноты, карандаши, в пепельнице лежала денежная мелочь. Эдик ожидал встретить в детском доме все, что угодно, только не это. Доставленный сюда силой, он, оказывается, никому не был нужен, и теперь сидел в канцелярии, всеми забытый. Дважды открывалась дверь — заглядывала одна и та же девочка с тощей косичкой.

— Николая Васильевича нет?

Заглянув в третий раз, она бросилась в угол, нашла там чистый лист для стенгазеты и вылетела из канцелярии. Все так же равнодушно стучала машинка. Эдик встал, выгреб из пепельницы деньги, выглянул из-за дверей и прошел по гулкому пустынному вестибюлю. На стенах висели фотографии: ребята у автобуса на фоне белого красивого дома, клумбы и фонтаны; ребята на морском пляже, в кипарисовой аллее; ребята на Красной площади, у Мавзолея; взбираются по скалам, обвязавшись канатом; в лодках с парусами. Эдик смотрел и не понимал, откуда и зачем попали сюда эти фотографии и какое все это имеет отношение к детскому дому. «Ерунда», — подумал он, подтянул штаны и вышел во двор. Он презрительно оглядел огромную территорию детдома — четырехэтажные дома, асфальтовые дорожки, старое здание монастыря с березками на крыше, газоны с цветами, фруктовые деревья. У автобуса суетились мальчишки, передавая в двери и окна ящики, мешки, телогрейки, топоры. За рулем сидел шофер в кепочке набекрень. Очень подозрительный шофер, какой-то ненастоящий, наверно, из воспитанников. На спортивной площадке, огороженной проволочной сеткой, играли сразу в футбол и баскетбол. Малыши из брандспойта поливали клумбы и деревья. И никому не было дела до новичка.

Словно бы прогуливаясь, лениво оглядываясь, Эдик побрел к воротам и вышел на улицу. Если пройти к остановке и сесть в первый попавшийся трамвай — ищи свищи его тогда! Две недели странствий, вокзалы, рынки, милицейские отделения, овраги, подъезды домов дали ему опыт и кое-какую сноровку. Он знал, что летом не пропадет, ему совсем не хотелось осесть в детском доме после родного Ташкента. Ноздри его затрепетали от чувства свободы. Он подтянул поясок и пошел было к трамваю, но остановился в предчувствии голода — сейчас еще не очень, но дело шло к вечеру, базары и столовые закрываются, поживиться будет негде.

В столовой — просторной, низкой и светлой, заставленной голубыми столиками и стульями на дюралевых ножках, было почти пусто. Он потоптался у порога, не зная, куда податься, пока девочка, стоявшая на выдаче, не заметила его.

— Не обедал? Иди, а то скоро закроем.

Эдик подошел к выдаче и увидел в глубине плиту, огромные котлы, двух женщин и нескольких ребят в белых халатах. Они мыли посуду и заливали воду в баки. Девочка налила в тарелку густых щей, в другую положила пшенной каши с тушенкой и огурец.

— Компот кончился, — сказала она. — Не будешь опаздывать.

Эдик наедался впрок. Поев, сгреб с тарелки хлеб и рассовал по карманам, а когда встал, перед глазами его, потускневшими от сытости, выросла девочка.

— Ты что? — Она покрутила пальцем около лба. — Обалдуй Обалдуевич? Плюшкин?

Эдик молча выгреб из карманов хлеб и вышел из столовой.

Ночевал он на вокзале, забившись под сиденье. В полночь проснулся, бродил по путям, подходил к вагонам, но сесть не решался. Что-то удерживало его здесь, хотя сам не знал еще что. А рано утром, стащив в комнате матери и ребенка пакет с остатками чьей-то еды, пошел бродить по городу и застрял в парке над озером — там и провел почти весь день.