Детская комната

Каждое утро Мила размыкает объятия Лизетты, руки которой охватывают ее ноги. Сначала руки немного сопротивляются, потом ослабляют хватку. Этим утром она тихонько зовет: «Лизетта, Лизетта». Женщины уже встали и выстроились в очередь за кофе. Мила приподнимается и склоняется над спящей Лизеттой. «Давай, я должна вставать. Лизетта», – говорит она. Мила трясет ее за плечо, поднимает ее руки, но они, подвешенные в воздухе, расходятся в стороны. А потом падают, словно подстреленные птицы. Упавшие руки. Неподвижные руки. Неподвижное тело. Теперь она знает. Она отталкивает труп и подтягивает свои ноги к груди. Она дрожит, часто дышит, уставившись в закрытые глаза мертвой. «Я не умерла!» Она ощупывает свою шею, грудь, руки, щупает свой живот, щеки, глаза вылазят из орбит в поисках чего-то потерявшегося, отверстия в коже, но ничего. «Raus für Appell!» Вдруг она протягивает руки, срывает с Лизетты ботинки и натягивает их на свои израненные ноги, отвязывает с пояса ржавый котелок и мешочек, где находит конфету и крошечный кусок хлеба, прижимает все это к животу. Мила начинает беззвучно смеяться, это смех от страха. «Это не я». Она смеется, уставившись на носы ботинок, еще хранящих тепло Лизетты. И вот уже какая-то женщина снимает с трупа платье, обшаривает волосы в поисках тайника, переворачивает тело, ничего не находит и оставляет Лизетту лежать лицом вниз, как тряпичную куклу, а несгибающаяся рука торчит с тюфяка. Мила смеется. Мила плачет.

Вечером полька Тереза садится на Милин тюфяк: «Я могу здесь спать?» – и Мила кивает головой в горестном отупении. «Ты похожа на мою сестру», – сказала Тереза в тот день, когда Лизетта истекала кровью в Waschraum. Мила смотрит на Терезу, на девушку, которая ее выбрала и которая снимает ботинки и ложится на место умершей.

Глава 4

– Ты больше не чистишь зубы. Ты больше не расчесываешь пальцами волосы. Ты больше не умываешь лицо. В швах твоего платья кишат вши. Ты чешешься. Твоя одежда вся в пятнах. Ты воняешь.

Мила сидит на нарах и не отвечает.

– Я сплю рядом с тобой уже две ночи. Я видела тебя вначале, когда ты только прибыла. У тебя были густые светлые волосы и молочная кожа. Ты высоко держала голову. Посмотри на себя.

Тереза проводит рукой по волосам Милы, по сбившимся в колтуны прядям, нежно касается удивительно гладкой ладонью ее щеки. Она молодая, возможно ей около двадцати пяти лет. Ее черные волосы завязаны на затылке в хвост. У нее идеально ровные белые зубы.

– Я – полька, моя мать – француженка. Я была в Париже несколько раз. Ты из Парижа?

– Да.

– А я из Кракова. Слышала?

– Нет.

– Ты сморкаешься в рукава, твои ногти омерзительны. Я здесь уже три года. Посмотри на мои зубы. На мои ногти.

Полька гладит Милу по шее, проводит рукой по позвонкам.

– Скажи, а это правда, что там, за стеной, есть озеро?

– Да.

– Опиши мне его. Я никогда его не видела. Там есть утки?

– Да.

– А лебеди?

– Да.

– А цветы?

– И цветы тоже.

– У тебя есть зубная щетка?

– Да.

– Ну, тогда иди умываться. Потом займемся твоим платьем.

– Не хочу.

Полька качает головой:

– Еще одно усилие, и у тебя получится стать идеальной Schmuckstück[37]. Согни спину, волочи ноги, немного пусти слюну, и ты отлично подойдешь для отбора.

Мила пожимает плечами:

– Сейчас или позже…

– Если тебе наплевать, сделай это ради меня. Ты вызываешь у меня отвращение.

Мила смотрит на свои руки. Встать. Почистить зубы. Ее все удручает.

– Не хочешь? Тогда не трать время. Беги из лагеря и бросайся на колючую проволоку под напряжением, если в тебя не попадут пули, – и дело с концом.

Мила вздрагивает.

– Разряд электричества, мозг зажаривается практически безболезненно.

Мила отворачивается. Полька зажимает ее подбородок в своей ладони.

– Ты, как и я, слышала о женщине, пулей выскочившей из колонны, которую вели на земляные работы, чтобы схватиться за колючую проволоку! И ты, наверное, ее видела. Она закусила проволоку, клац, решительно сжала челюсти, она уцепилась в нее, зажав в кулаках. Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю. Ее пронзило с ног до головы, она почти не шевелилась, и ты, конечно, об этом помнишь. А потом сохни, как старое белье и та женщина. Это очень эффективно. Чего же ты ждешь?

Мила пытается высвободить голову, убрать руку польки, отцепляя по одному пальцу, но девушка впивается в щеки, вдавив их между челюстями, как насильно сдерживают пасть собаке. Изо рта Милы слышно лишь клокотание.

– Я отпущу тебя, только если ты пойдешь и бросишься на колючую проволоку.

Привкус ржавчины сдавленной слизистой, кровь смешивается со слюной и течет по руке польки.

– Вперед, лагерь – это медленная смерть.

Мила дрожит, закрывает глаза, выворачивает шею, сопли размазываются по ее смятым губам, а девушка говорит прямо у ее рта: