Проснувшись на другой день, я увидел весь кабинет, освещённый яркими лучами солнца: золотые рамы картин, люстры, бронза на бюро и зеркалах – так и горели. Обводя глазами стены, я был поражён взглядом швеи, которая смотрела на меня из своих золотых рамок, точно как живая, – смотрела, не спуская глаз. Я не мог вынести этого взгляда и отвернулся; но через несколько минут, поглядев украдкой на швею, увидел, что она точно так же, как и прежде, пристально на меня смотрит; я смутился, даже испугался и, завернувшись с головой своим одеяльцем, смирно пролежал до тех пор, покуда не встала моя мать, не ушла в спальню и покуда Евсеич не пришёл одеть меня. Умываясь, я взглянул сбоку на швею – она смотрела на меня и как будто улыбалась. Я смутился ещё более и сообщил моё недоумение Евсеичу; он сам попробовал посмотреть на картину с разных сторон, сам заметил и дивился её странному свойству, но в заключение равнодушно сказал: «Уж так её живописец написал, что она всякому человеку в глаза глядит». Хотя я не совсем удовлетворился таким объяснением, но меня успокоило то, что швея точно так же смотрит на Евсеича, как и на меня.