Детские игры

— Уж не собираешься ли ты требовать новой прибавки?

— Прибавки требует жалкий разгребатель грязи или сеятель, бросающий в землю зерна. Я же говорю о заслуженном вознаграждении для Дома Синанджу.

— Разумеется, разумеется, — пробормотал Римо. Он знал, что в северокорейскую деревушку подводными лодками доставляется золото, как того требовало соглашение между доктором Харолдом В. Смитом, представляющим свою организацию, и Чиуном, представляющим свою деревню. Количество этого золота — а Чиун отказывался принимать бумажные банкноты, относясь к ним как к обещанию, которого очередное правительство может и не выполнить, — постоянно увеличивалось, причем последний, головокружительный скачок расценок произошел совсем недавно, когда Чиуну удалось настоять на удвоении жалованья на том основании, что Римо тоже претендует на звание Мастера Синанджу, так как рано или поздно ему придется сменить Чиуна, а следовательно, деревня заслужила двойную компенсацию — за двух Мастеров.

Римо захлопнул за собой дверь номера.

— Причитающееся нам вознаграждение должно быть снова удвоено, поскольку… — начал Чиун.

— Почему, папочка?

— Дай подумать.

— Как, ты еще не придумал?

— В твоем голосе звучит сердитая нотка.

— По-моему, это несправедливо по отношению к Смитти.

— Справедливость?! — Длинные ногти мелькнули перед лицом Чиуна, на котором выражение безмятежности сменилось крайним удивлением. — Справедливость… Кто думал о справедливости, когда Тамерлан закрыл для Востока путь плодотворной деятельности на все время правления своих потомков? А как обстояло дело со справедливостью во мрачных глубинах европейской истории?

Под «мрачными глубинами» Чиун подразумевал посленаполеоновские времена, когда наступил почти вековой мир, всего раз прерванный войной, и то ненадолго. Хуже всего было то, что не нашлось ни одного претендента на престол, которому потребовалось бы втихаря убрать правящего монарха под покровом темноты. В те годы деревня Синанджу жила впроголодь.

— Возможно, это тебя удивит, папочка, но Смитти — не Австро-Венгерская империя.

— Он белый. И поэтому должен нести ответственность за преступления всех белых против Дома Синанджу!

— Тот, кто обманывает Дом Синанджу, не жилец на этом свете.

— Обманывать можно по-разному. Платя тебе меньше, чем ты заслуживаешь, я тебя надуваю. Но даже если я поступаю так потому, что ты согласен работать за меньшую плату, это не перестает быть надувательством.

— Когда же такое бывало?

— Согласно вашему календарю, в восемьдесят втором году до Рождества Христова, а в новую эру — в сто сорок седьмом, триста восемьдесят первом, пятьсот шестьдесят втором, девятьсот четвертом, тысяча триста пятьдесят первом, тысяча восемьсот двадцать втором и тысяча девятьсот сорок четвертом, когда была депрессия.

— Какая депрессия? Тогда шла мировая война!

— Для Дома Синанджу это и есть депрессия. В войну полагаются на местные таланты.

— Ничего не поделаешь, мобилизация, — молвил Римо.

Чиун принялся объяснять, что для Дома Синанджу хорошие времена — это когда ведутся небольшие войны или ходят слухи о близкой войне, когда общество оказывается на пороге революции и когда правители плохо спят по ночам, терзаемые мыслями о возможных узурпаторах. Сейчас наступило именно такое время, и он, Чиун, будучи Мастером Синанджу, просто обязан выторговать побольше, ибо — а тут существует четкая периодичность — не за горами свирепая война, когда на помощь призываются дилетанты, или свирепый мир, когда никто не призывается на помощь.

— Я не возражаю против мира, папочка, против того, чтобы люди сидели по домам, не опасаясь соседей. Я верю в такие вещи. Поэтому я и работаю на Смитти.

— Ничего, это меня не тревожит. Ты еще повзрослеешь. Ведь ты начал учиться всего лишь несколько лет назад.

И Чиун снова пустился в повествование о том, какой бедной была деревня Синанджу и как из-за нехватки еды там приходилось умерщвлять новорожденных: матери бросали младенцев в холодную воду залива… Поэтому Синанджу и пришлось посылать своих Мастеров на чужбину — во имя спасения детских жизней.

— Вот о чем ты должен подумать, когда тебе начинает хотеться мира, — заключил Чиун.

— Мира не было уже больше двух тысяч лет, папочка! — возразил Римо.

— А все потому, что мы мыслим иначе, чем ты, — отвечал Чиун, для которого обуревающая Римо жажда мира была равносильна накликанию погибели на младенцев Синанджу. Он, Чиун, не станет больше обсуждать эту тему с человеком, посвященным в тайны Синанджу, тем более с белым, который остается глух к предсмертному плачу младенцев.

Ровно в три часа ночи явился доктор Харолд В. Смит — сухой, с траурным выражением лица и горестной складкой у рта. Его серый костюм-тройка и полосатый галстук смотрелись в туристском отеле так же, как воспринимался бы могильный обелиск, внесенный в дом, где празднуют день рождения.