Детские шалости

Но тем не менее вскоре после свадьбы она забеременела — он не смог устоять перед ней, перед ее роскошным телом, перед ее неподдельным желанием, перед тем, что она всегда была нетребовательна, но всегда хотела удовлетворить его. И она не могла сопротивляться ему, не могла — своему грубияну, как она говорила, своему парню, своему главному мужчине, первому настоящему мужчине в своей жизни. Первому мужчине, с которым она чувствовала себя защищенной. Своему защитнику. Своему спасителю. И когда она забеременела, он с удивлением понял, что счастлив. Он действительно был очень доволен. Как будто заполнился некий пробел, как будто его жизнь внезапно вошла в колею, и он снова почувствовал себя совершенным. И осознал, что просто был параноиком. Именно это он и сказал Николь. Марк сказал, что сделает ради нее все что угодно. А она сказала, хорошо, теперь он наконец может переделать кухню. И заново отремонтировать дворик. И поставить там кирпичный барбекю, как и обещал. И он занялся кухней и двориком, но у него не нашлось времени для установки барбекю. Если у него нет работы, то теперь ему нужно заниматься с Джеммой. С его малышкой Джем. С его кудрявой красавицей. До настоящего момента она была центром его вселенной. И он сделал все, чтобы быть рядом в тот момент, когда она появлялась на свет. Он держал Николь за руку, вздрагивал, когда она кричала и хныкала, задыхаясь, и наблюдал, как между ног Николь медленно появлялась окровавленная, темная головка, а потом наружу, на грязный белый пластмассовый поддон, проскользнуло ее крошечное, худенькое тельце. Это происходило в той же самой больнице, где родилась его первая дочь, в том же самом корпусе, на том же самом этаже, спустя почти семь лет, но как же на этот раз все было по-другому, как естественно… И вскоре Николь дали ребенка, и они оба плакали. А ребенок лежал на животе у Николь, угнездившись между ее набухших грудей, оставляя кровавые пятна и слизь на ее гладкой загорелой коже. Оставляя свои метки, подумал Марк. Пометив свою территорию. Как огромный красный слизняк, нечаянно подумал Марк. Он не брал ребенка на руки, пока медсестра не вымыла его, не взвесила и не завернула в одеяло. А потом он взял ее на руки, зная, что теперь она не изгваздает ему рубашку, и сказал ей: «Привет, великолепная».

В теплой затемненной детской комнатке он прекратил гладить Джемму по голове, отбрасывая со лба ее волосы, и, вставая, он наклонился над ней и поцеловал ее в щечку. Большим влажным поцелуем. Поцелуем, в который он вложил все те чувства, которые к ней испытывал. Все чувства к своей жизни с женой и дочерью он вложил в один смачный поцелуй, словно подведя итог этим чувствам. Словно если он выразит их вот так, то он не просто будет еще сильнее любить свою семью, себя самого, но каким-то образом навсегда свяжет всех вместе. В случае, если когда-нибудь им будет угрожать опасность. В случае, если вкрадется какое-то сомнение. По каким бы то ни было причинам.

Глава 9

Марк думает, что проснулся первым, что он — самая ранняя пташка, и он с грохотом спускается вниз по лестнице, в пижаме, направляется прямо к кухонной раковине, отчаянно желая выпить стакан воды. Он делает все на автопилоте, хорошо зная, что и где находится, ожидая, что все будет как всегда, и поскольку раннее утро, он едва может соображать, потому что отвратительно спал, и у него уходит несколько секунд на то, чтобы понять, что он не один. За кухонным столом сидит Лили, в недоумении уставившись на него, и улыбается этой своей улыбкой, его улыбкой. Может, на самом деле эта улыбка не такая насмешливая, не такая саркастическая, думает он. Но какой надо делать вид, если все на свете ополчились против тебя, а ты сидишь в этих наушниках. Из которых едва слышатся металлические звуки рэп-музыки.

— Убери это, Марк, — говорит она.

И он мгновенно понимает, о чем она говорит — его член всегда вываливается из свободных штанов пижамы, особенно по утрам, когда ему нужно отлить, когда он раздут и переполнен — он отворачивается от нее, пытается затянуть ткань штанов. Он по-прежнему смотрит на улицу из кухонного окна, видит, как слабый солнечный луч только-только подбирается к углу дворика, к тому самому углу, на котором, как предполагалось, он поставит барбекю, и он чувствует, что заливается краской, что кожа на задней части шеи полыхает, и он думает, что ему больше негде побыть одному, посидеть в тишине без этой слежки, урвать для себя пару мгновений, когда бы над ним не насмехался этот подросток. Раннее утро, а она уже здесь, и Марку кажется, что его дом захватили. Что в него ворвались. Лили прожила здесь только пару дней, но он уже ощущает ее удушающее присутствие. Потому что он никогда не может угадать, что еще ей взбредет в голову, откуда она выскочит в следующий раз — со своим до изумления абсурдным, неугомонным нравом. Вчера, например, Лили не появлялась почти до ланча — хотя гораздо раньше они слышали, как она ходит по комнате Джеммы, в которой спала. А теперь вот она внизу в 6.30 утра, полностью одетая, слушает свой Discman.