Детские странствия

Василий Абрамов Детские странствия

ПРЕДИСЛОВИЕ

Василий Леонтьевич Абрамов, о детстве которого рассказывается в этой книге, - уроженец русского севера, сын крестьянина-бедняка из глухой, затерянной в лесах прионежской деревни. Девятилетним мальчиком он пошел в люди, работал пастушком и одновременно учился в сельской школе. Это было в годы по русской революции, когда многие крестьянские ребята, даже в таких глухих деревнях, под влиянием происходивших в стране событий жадно тянулись к книге. Много препятствий оказалось на пути ученья, по которому зашагал Вася Абрамов главным из них была крестьянская нищета. Но он шагал бодро, не унывал в нищете, и ему сопутствовала удача. Первым из своей деревни он ушел продолжать ученье в город Пудож, до которого было больше двухсот верст, окончил там городское училище и поступил в Петрозаводскую учительскую семинарию.

Он мечтал стать сельским учителем, но вспыхнула первая мировая война, и он стал солдатом

К Великой Октябрьской революции Василий Леонтьевич уже был офицером. После революции он сразу перешел на службу в Красную Армию, прослужил в ее рядах больше тридцати лет, окончил Военную академию, получил звание генерал-майора.

В Великую Отечественную войну он командовав сначала дивизией, а потом корпусом. Недавно Василий Леонтьевич побывал в той сельской школе, где он начал учиться полвека назад. Ребята, с которыми Василий Леонтьевич встретился тут, попросили его рассказать о прошлом. Вот тогда-то у Василия Леонтьевича и родилась мысль написать книгу воспоминаний о своем детстве, и я помог ему написать эту книгу - о дореволюционном крестьянском мальчике, которому очень хотелось учиться.

Е. Герасимов

ПОЖАР

Я вспоминал, какие у нас в деревне избы были до пожара - у кого двери были крашеные, у кого на крыльце столбы точеные, - и мой старший брат, Терентий, уже совсем взрослый парень, говорил:

«Давай, давай, ври больше!»

«Чего - ври? Он правду говорит», - вступался за меня отец.

Терентий стоял на своем:

«Больно мал, чтобы помнить. От мужиков слыхал - вот и правду говорит».

Желая доказать, что я не такой уж маленький, «как думает Терентий, я рассказывал про пожар.

Сколько тогда мне было лет, я не знаю, но пожар помню хорошо.

Это было ранней весной в какой-то праздник. Утром по случаю праздника мы долго чаевничали. Потом мать качала зыбку, в которой спала моя маленькая сестренка, и рассказывала мне сказку.

Я сидел у окна на солнышке.

Вдруг за окном раздался страшный крик:

- Пожар! Горим!

Мать выбежала во двор и, вернувшись, с громким плачем выхватила из зыбки сестренку, подхватила со стола остывший самовар и потянула меня за руку во двор.

Из самовара на мою голову посыпались угли, полилась вода, и я громко заплакал, но сейчас же затих, увидев густой черный дым, поднявшийся высоко над крышей сарая.

Мать выпустила мою руку и потерялась среди бегавших по двору и что-то кричавших баб.

Я стоял посреди двора, и рядом со мной стоял брошенный матерью самовар. Потом ко мне подбежала соседская девчонка Клаша, схватила меня за руку и потащила подальше от пожара. Оглядываясь, я видел, как с крыши нашего сарая неслись по ветру искры.

Посадив меня на берегу реки, Клаша сказала:

- Сиди, Вася, тут! В деревню не ходи, а то сгоришь.

Она погрозила мне пальцем и умчалась. Сначала интересно было смотреть, как в деревне загорались избы, как на крышах появлялись маленькие огоньки и быстро становились большими, как бегали люди с баграми и ведрами, метался скот, выпущенный из сараев и хлевов; и вдруг мне стало страшно, и я опять заплакал.

- Чего, Васька, ревешь? - спросила меня Клаша, пробегавшая мимо с ведрами.

Она ласково погладила меня по голове, и я перестал плакать; снова начал с интересом смотреть на разгоравшийся пожар.

О том, что произошло, я понял, когда отец, в тот день вместе со всеми мужиками работавший в лесу, прибежал на пожарище.

Он стоял, опираясь на палку, у обгоревшего трупа нашей лошади. Никогда я еще не видел отца плачущим и не думал, что такие здоровые, сильные мужики, как он, могут плакать.

А он плакал, и, глядя на него, я подумал, что раз отец плачет, значит, так уж плохо, что хуже и быть не может.

Вечером вся наша семья собралась в одной из трех уцелевших в деревне изб.

- Ох, бедная ты моя головушка, лучше бы мне сгореть в огне, чем остаться жить! - причитала мать и в отчаянии рвала на себе волосы.

Ее считали виновницей пожара: она ходила в сарай с горящей лучиной, что-то искала там в темном углу и, видимо, уронила с лучины уголек.

Мать прижимала к себе нас, детей, кучей стоявших возле нее, и вопила во весь голос:

- Детушки мои милые, чем я вас стану кормить и поить?

- Что, мамка, шаньги тоже сгорели? - спросил я.

- Все сгорело, сынок: коровушка, лошадка, овечки…

Отец сидел за столом и, обхватив руками голову спрашивал приютившего нас хозяина избы:

- Скажи, Петр Петрович: может, лучше всем нам камень на шею - и в Онегу?

А я думал: «Вот беда - и шаньги сгорели!»