Детский бог

Вика обошла машину, просунула ладони под капот и попыталась приподнять крышку.

– Поможешь мне? Масло залили, а омывалку – нет.

Повернулась ко мне. Крыжовенно-приглашающий взгляд.

Я засмотрелся и чуть не поплыл. Стыдно подумать, взрослый мужик, а туда же – игра в гляделки.

Я прислонился к стене, больно дернул заусенец.

Нехорошо, Филипп Константиныч, берите себя в руки.

– Что ты так смотришь? – Она, между прочим, улыбалась.

– Все, больше не смотрю. Ты меня засмущала.

– Смущенным ты не выглядишь, – заметила она. – Ты выглядишь как мой лучший друг. И мне это не очень-то нравится, – слегка двинула подбородком, продемонстрировала нежный профиль.

– Чем плох такой друг?

Я подошел, открыл капот, поднял канистру с жидкостью и поискал глазами крышку бачка стеклоомывателя.

– Я точно успею в аэропорт, если выйду в три? Не поздно? – Наполнив бачок до краев, я закрутил обратно крышку и закрыл капот.

– Конечно, успеешь, я тебя отвезу, – ответила она и протянула мне влажные салфетки.

Я вытер пальцы.

– Но я уже вызвал такси, зачем тебе тащиться в такую даль?

– Ты же вызвал службу 587?

– Ага.

– Я его отменила. – Вика торжественно улыбнулась. – Отвезу тебя сама, даже не обсуждается. Раз уж нашла ключи от этой машины. Пришлось облазить весь дом. – Она подняла вверх указательный палец и покрутила надетым на него колечком с брелоком. – Ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! – Уставилась на меня своими глазищами, как тут отказать! Эх, девчонки, где вас только этому учат!

Но такси-то зачем без спроса отменять?

* * *

Темнота и неутихающий внутренний гул. Волны боли. Раз-два-три, раз-два-три, волны вальсируют. Потом ничего.

Это было первое воспоминание.

За ним – еще одно.

Я не в силах открыть глаза. А может, ослеп – вокруг темнота. Темнота густая, как кисель. И плотная, как саван. Как свежевырытая земля. Как глина. И раз-два-три – боль тут как тут.

Это было второе воспоминание.

Потом – звук, похожий на скрип. Я скорее почувствовал, чем сообразил, что это открылась дверь.

Я – астронавт, мое тело дрейфует в молочно-белом, в сывороточном, а из этой самой двери пробивается желтоватый свет.

Слабый шум шелестит, как ветер, шелестит как листва, и – раз-два-три – вдруг утихает, настырный вальс покидает меня. Теперь я плыву в уютном, тягучем. Без страха, без боли, без света. Сплошная сенсорная депривация.

* * *

В следующий раз я вынырнул из удивительного флоатинга, скрученный новой пульсирующей волной. Болела нога, сильно, как будто горели под кожей мышцы.

Я попытался разлепить глаза, но веки не слушались.

Прошло какое-то время – много или мало, непонятно, – но скоро скрип двери повторился, за ним опять последовало облегчение, и я уснул.

Боль теперь не пульсировала, а тихонько подлизывалась, где-то на задворках нервных окончаний. Меня снова покачивало в туманном небытии, но сейчас это было приятно, кажется, я даже улыбнулся.

Потом стало очень жарко. Мне мерещилось, что я на пляже, но вместо солнца повсюду разлита светотень, ни ночь, ни день. Тело налилось свинцом, я лежал очень-очень тяжелый на самой глубине мягкого-мягкого матраса, и в этом полупризрачном параличе кто-то держал меня за руку, потом обвивал руками мою шею, слизывал капельки пота с моего лица.

Потом я вдруг стал легким, почти невесомым, протянул руки, и нечто призрачное юркнуло в них.

Нет, не призрак, женщина. Лиза?

Я собирался открыть глаза, но не смог и не понимал толком, в каком из двух миров нахожусь. В моей голове распадался калейдоскоп, лицо женщины в моих руках тоже распадалось. А может, это не лицо, а лица?

Раз-два, Лиза или Вика? Я запутался.

Вдруг она нырнула куда-то вниз, лодка, на которой я покачивался, превратилась в облако, а потом снова в мягкую перину, и я почувствовал движение, жар, почувствовал, как меня дразнят. Она обхватила меня, я попытался было удержаться на одной из граней реальности, но не смог – она уже подмяла меня бедрами, я заскользил и рухнул в самую глубину. Саднящее, обалденное наслаждение.

Очнулся я от телефонного звонка.

Какое-то время я силился выплыть из снов, мне казалось, что телефонная трель происходит внутри меня, а не снаружи.

Мне снилась моя старая комната в квартире, где мы жили с родителями, снился телефон, который звонил и звонил, и во сне я знал, что это очень важный звонок и нужно ответить, но ответить не мог, потому что руки мои вросли в обивку дивана.

Все-таки телефон разбудил меня. И затих.

Кое-как продрав глаза, я обнаружил, что лежу в четырех стенах, серых, как суглинок, покрытых мелким набивным рисунком.

Сквозь плотные шторы едва проникал свет. Комната выглядела знакомой, я попытался вспомнить: ах да, дом Гирсов. Во рту паршиво саднит, десна как наждак, горьковатый привкус, спину ломит.

Снова звонок. Удивительно, что звонил, похоже, домашний телефон – явление, которое с трудом укладывалось в голове и от этого казалось частью моего сюрреалистического состояния.

Я повернул голову, оглядывая комнату в поисках телефона. База с трубкой (экая диковинка) оказалась на тумбочке с другой стороны кровати.