Детский дом и его обитатели

– Опять таблеток наглоталась…

Это что же такое? Моя любимая подруга Татьяна Степановна уже там? Интересненько… И смех. Весело ей! Ага, ещё мужской голос… Валера? Но что он-то?

– Алло, Людмила Семёновна! – кричу в трубку.

– Да, да… отвечает она. – Извините, отвлеклась. Тут люди…

– Догадываюсь. Людмила Семёновна, вы позвонили, чтобы что?

Она куда-то в пространство произносит что-то типа «ойййооо…», потом говорит в трубку:

– Ну, так у нас новость.

– Что-то случилось?

– И это тоже – ещё ЧП.

– Господи, что… что случилось?

– Начну с новости. Сбежали наши воспитанницы Кузенкова, Лисковская…

– А Надя?

– И Надя с ними.

– Так…

Плакал мой отпуск. Придётся искать девиц. Это занятие надолго.

– А что за ЧП? – спрашиваю я, чувствуя, как вспотевает трубка в моей руке. Ноги слабеют. Что ещё они натворили?

– Утонула Лена Ринейская.

Опа-на! Ну и шутки у них. Однако: «Ладно, я пошутила», – никто так и не сказал.

– Сейчас буду.

– Лучше через два часа. Сейчас здесь работает комиссия.

– Так, может, как раз и поговорить с людьми?

– Вы только всех ещё больше запутаете.

Кладёт трубку – ту-ту… Заломило в висках. На слабеющих ногах еле добредаю до дивана. Хорошее начало. Что же это такое, всамделе? Девочку оставили в Москве, чтобы сберечь здоровье, и – погубили жизнь. За что такое наказание?

Но на смену растерянности уже спешит злость: силы вернулись, минутная слабость прошла. Не время расслабляться – эпоха кисейных сантиментов кончилось навсегда. Через сорок минут я уже в «предбаннике» директорского кабинета. Дверь приоткрыта. Разговаривают на повышенных тонах. Заходить неудобно, пусть закончат или… хотя бы пусть образуется пауза… Ну, я ей…

– Что там было, только без придумок? Честно! Честно говори! Продуманный акт? Если у неё в натуре заложила тяга к самоубийству, тогда это одно. Несчастный случай – это уже другое.

– А есть ещё и третье – достать нас все.

– Так она, по-твоему, просто хотела всем напакостить?

– А чёрт её знает, что она там хотела, – отвечает Татьяна Степановна.

Гражданская казнь, да ещё заочно. Ну-ну. Подслушиваю второй раз за этот день – не многовато ли? И так всё ясно. Надо бы выйти в коридор, но ужасно интригует молчание третьего лица – на кого это она так кричит?

– Да что вы, в самом деле? – прозвучал и третий голос. (О, да это же Валера!) – Женщина как женщина.

– А ты уже информирован? – язвит Татьяна Степановна.

– Нормально работала, вежливая. Чего зря придумывать?

– Тебя не просят давать оценку её работе. (Татьяна Степановна.) Людмила Семёновна, ей место уже давно в психушке. Валер, а ты подлец. Ты же помнишь, как всё было? Ты же сам говорил!

– Ничего не говорил и ничего не помню, – упрямо бубнит Валера.

– Ага, склероз тебя прошиб скоротечный, – ехидничает Татьяна Степановна.

– А может, и хронический, – отвечает Валера всё тем де тоном.

– А какую зарплату получаешь, хоть помнишь? Голос Людмилы Семёновны грозен, как у прокурора.

– Да он же сам говорил, что она ненормальная! (Это Татьяна Степановна.)

– Нет, я говорил, что она необычная. А это совсем другое. – Я и говорю – ненормальная! – Ненормальная и необычная – это разные слова, – упорствует Валера.

– Филолог, однако!

– Людмила Семёновна, я свидетельствую, – вставляет своё слово Татьяна Степановна.

Ну, змея! Нет, больше я так задёшево не куплюсь. С «лучшими подругами» – отныне и присно и, во веки веков – покончено как с враждебным классом.

– Вам бы всех по психушкам распихать – как этих хануриков, во-во… И память чтоб отшибло напрочь. Чтоб не портили общий вид.

– Валера!! – выкрикивают они обе в один голос.

– Ну, я. Тридцать пять лет как Валера.

– Он ещё и возрастом кичится! На что ты намекаешь?

– Да он сам… Не иначе как с ума сошёл!

– Значит… ха-ха-ха… И меня туда же? Да пошли вы…

– Вон! – визжит Людмила Семёновна.

Конец сеанса запретной связи. Вхожу в кабинет. Нос к носу сталкиваюсь с летящим на выход Валерой.

– Здравствуйте ещё раз, – это я – говорю вмиг присмиревшим дамам. – Валера, а вам моё искреннее мерси.

Он, округлив глаза по полтиннику, стоит как вкопанный.

– Здравствуй… те.

– Проходи… те, – говорю я, пропуская его в дверь.

Он смущённо выходит, бросив прощальный взгляд на Людмилу Семёновну.

В его всегда одинаковых глазах теплилась какая-то новая мысль. Интересно…

– Так что у нас на повестке дня? – спрашиваю милых дам.

– А, это вы? Так скоро? На такси? – суетится Людмила Семёновна, будто и не слыша моего вопроса.

Татьяна Степановна – просто супер. Уже вся другая – милая и ласковая. Сама приветливость! Ну и артистка! Куда смотрит Голливуд? Директриса, вся в бурых пятнах, нервно одергивает вискозную кофточку со шнурком-удавкой на полной шейке. Потом протягивает мне ведомость и сухо говорит:

– Распишитесь.

– Что это?

– Платье шерстяное, платок х/б, туфли, колготки по шесть рублей, заметьте, а не за три… Бельё вот тоже хорошее…

– И куда это всё? – всё ещё не понимая – что это, спрашиваю я.

– В гроб. Это одежда для Ринейской.

Впервые я расписываюсь в столь дикой накладной, ручка в руке пляшет – там так и написано – «в гроб». Есть, оказывается, такая статья расхода…

– Когда это случилось? – спрашиваю.