Детский дом и его обитатели

За домиками иногда мелькали белые платки хозяек, медленно, как сомнамбулы, бродивших в своих обширных огородах. Гулять по улицам сонного городка в эту пору было скучно и как-то без толку – тянуло в прохладу, за зелёные вершины видневшихся вдали гор, и я сразу направилась в универмаг. Магазинчик с таким громким названием стоял на теневой стороне улицы и был тих и тёмен. Я подошла поближе, толкнула большую тяжёлую дверь. Внутри было тоже тихо и темновато. Долго соображала, на какой именно витрине лежала тогда, в прошлый мой визит в Лао, вожделенная кинокамера.

О счастье! За стеклом витрины в гордом одиночестве по-прежнему возлежит наша красавица…

Чудо!

Шла с этой камерой по рынку (ещё вьетнамки надо купить) и не могла удержать себя от глупого поведения – всё время поглаживала чудо-вещь дрожащей рукой. Соблазн вложить свободный отрядный капитал таким способом одолевал меня денно и нощно. Однако ребятам я ничего пока не говорила – готовила сюрприз. У нас как раз должен был быть «огонёк» по поводу очередных «новорожденных» – всех, кто родился в этом месяце. Как было бы здорово! Так хотелось поскорее начать снимать кино! Вот никогда бы не подумала, что к вещам можно испытывать такую нежность!

Через час примерно, вся в гирляндах вьетнамок, неслась на всех парусах домой – на базу. Издали уже вижу – в Голубятне толпится куча народу. Просто кишмя кишит!

Вот уже десять дней, как мы не собираемся по вечерам у меня. Не то, что было вначале – каждый вечер – сладкие посиделки, чай пьём со всякими вкусностями… Сгущёночку-варёнку подъедаем… Просто болтаем – ляля-тополя… Дети страшилки рассказывают про то, как гигантский муравей откусил голову спящему на пляже мальчику или про то, две огромные чёрные клешни утащили девочку на дно морское. Когда она заплыла в одну удалённую, но очень красивую бухточку… Особенно если к ночи вдруг да соберётся непогода – ветер или дождь… Жуть как сладко было слушать эти глупые ужастики. Затихнут, подавленные страшным видением и долго молчат, только яростно хрустит карамель на зубах…

Однако в моё отсутствие толпы в Голубятне не собирались, хоть замка я и не вешал. Помещение закрывалось на символическую щеколду. И чемодан мой стоял там, безо всякого запирательства. В нём лежали отрядные деньги на всё лето, зарплата за три месяца, которую нам выдали в детском доме авансом, отрядная аптечка и разные хозяйственные мелочи. Завидев такое скопление народа наверху, я легкомысленно обрадовалась – ждут… соскучились, хорошие они у меня… хоть и порой вреднючки…

И любят меня… а я их… нет?

Теперь мне уж казалось, что я всё придумала, что не было никакого развала отряда. Что весь этот морок от жары… А я цепляюсь к ним, старая болтунья…

Так, бормоча себе под нос радостные глупости, я взбиралась по склону наверх, к нашей Голубятне. Гирлянды вьетнамик на шее, камера на плече, в руках сумка с фруктами для передачи в Москву дочкам (как раз уезжала стершенькая хозяйки). Прямо у ступенек наткнулась на прильнувших друг к другу Лису и Медянку. Заметив меня, они шустро отскочили в разные стороны. Однако Медянка резво обогнав меня, взбежал наверх. Там стало тихо, голоса понизились до шёпота.

Но едва одолеваю верхнюю ступеньку, как слух резанул дикий вопль:

– Наша мамка пришла!

– Молочка принесла!

И полезли в сумку, вытаскивая недозрелые персики, надкусывая их и тут же бросая на пол, сплошь усыпанный ореховой шелухой. Что-то подозрительное послышалось мне в этих воплях. Конечно, мне очень не понравилась и бесцеремонность, и сами эти наглые выкрики, нарочито глумливые, дурацкие какие-то… Но всё же было и ещё что-то новенькое во всём этом безумном кошмаре – никогда ещё так развязно и нагло они не вели себя в моём присутствии.

Правда, тогда, в начале учебного года, они, случалось, хамили-и не раз… Но кто я тогда была для них? Тётя с улицы. Добрая, простодушная дура. Дура, добротой которой можно и нужно попользоваться, да побыстрее, пока не докумекала – что к чему. Да и хамили они тогда больше по привычке, чем по злому умыслу…

– Уррра! Вьетнамцы приехали! – Мне!

– А мне?

– И мне!

– Ребята, – говорю я спокойно, – во-первых, добрый вечер.

– А во-вторых?

– Во-вторых, вьетнамки только тем, у кого потерялись или порвались шлёпки.

– А я тоже свои потерял! Во, сарите! – кричит громче всех Бельчиков и дрыгает ногой так, что его тапка, ударившись о потолок, отлетает в распахнутое окно.

– Спустись и немедленно принеси свою обувь.

– А как правильно сказать – шлёпанце или шлёпанцу? – кричит Огурец.

– Шлёпанцем. Как вот врежу по заду, быстро сообразишь, как надо вести себя в присутствии воспитателя, – уже сердито говорю я.

Видя, что Бельчиков и не намеревается исполнять мой приказ, я решительно направляюсь к нему. Предполагая, – и правильно! – что ничего хорошего за этим не последует, он самолично, не дожидаясь моей помощи, кубарем скатывается по лестнице и уже откуда-то снизу, с приличного удаления выкрикивает:

– Размечталась!

Пока я воюю с Мамочкой, остальные внимательно за всем наблюдают, искоса поглядывая и на вьетнамки.

– Ну, выбирайте, – говорю я им.