Детский дом и его обитатели

– Садись, Оль. Посиди с нами, убегалась с утра? – проявляет заботу одна из бывших, весьма развязно и снисходительно – так они обычно и разговаривали со взрослыми обитателями дома.

Однако я до того устала, что просто не в силах парировать столь беспардонную выходку. Тяжело усаживаюсь рядом, молчу.

– Мы тут чуток дымнём, – говорит как бы между прочим, вяло и лениво, другая бывшая. – Ты как?

Она протягивает мне открытую пачку «БТ».

– Категорически против. И тебе не советую здоровье портить, – вяло морализаторствую я, понимая, однако, полную бессмыслицу сего занятия.

– Как скажешь. Забычкуем, – неожиданно сговорчиво соглашается она. – А говорили – нормальная… Ладно. Меня Юлькой зовут. Ну, как?

– Замечательно, – отвечаю я.

Уже позднее, знакомясь с личными делами своих воспитанников, я заглянула и в документы бывших. Юля Самохина была шестым ребенком в семье. У матери – так правильнее. Отцы появлялись и исчезали, увеличивая количество детей в доме и, естественно, проблем. Принеся шестого из роддома и не обнаружив там отца ребенка, покинутая в очередной раз легкомысленным сожителем несчастная женщина спеленала малютку потуже, обернув сверху куском старых обоев, и засунула живой сверток в мусоропровод. А чтобы ребенок не кричал, напоила его через соску молочной смесью напополам с водкой.

Утром окоченевшее тельце обнаружили среди бумаг, мусора и пищевых отходов дворник и мусорщик. Ребенка отвезли в больницу, оттуда сразу же отправили в Дом ребенка – ребенок чудесным образом оказался жив.

Мать лишили родительских прав по отношению к Юле, и это её вполне устроило. Никакого наказания она не понесла.

Странно, дико, непонятно – почему не судили?

Этим вопросом я не раз задавалась, работая в детдомовской системе. Поразительное спокойствие хранили органы правосудия, когда дело касалось незащищенных маленьких граждан и их матерей-злодеек. Никто не бил в тревожный колокол, никто не возмущался разнузданным попранием прав маленького человечка, вина которого была только в том, что он рожден нерадивой мамой.

Его дальнейшая судьба была вполне предсказуема.

Но об этом – потом.

Замечу лишь, что во времена Макаренко маму-девочку, удушившую новорожденного, приговорили к восьми годам тюрьмы, наши же юристы мне так говорили: «Если ввести наказание за «халатное отношение» (!) к ребенку, которого мать не желает или не может воспитывать, то это приведет к росту криминальных абортов».

На мой взгляд – чушь какая-то, а не объяснение. А может… просто кому-то нужны массы бесхозных детей? Ведь это… «живой товар»?!

Но столь крамольная мысль посетила меня далеко не сразу.

После окончания восьмого класса Юля получила комнату в квартире матери, той самой женщины, что вместе с мусором выбросила и свою собственную плоть и кровь – своё дитя.

Размен площади не разрешили. А как жить им под одной крышей – взрослой злодейке, прижившей и благополучно «сбагрившей» в госучреждение ещё двоих детишек, и чудом уцелевшей дочери? Никто об это этом и не думал.

– Оль, у тебя этого… лишних брюк не найдется? – спрашивает Юля, без особого энтузиазма разглядывая мою одежку. – А то вот вышла из дэдэ, а надеть и нечего.

– Поищу, конечно. Кажется, у меня что-то подходящее есть. Завтра принесу. А что, тебе разве не выдали одежду?

– А куртка лишняя не завалялась?

– Куртка… нет. Не завалялась. Тебе что, теплая одежда нужна? – вяло говорю я, а сама лихорадочно соображаю – что там у меня ещё завалялось дома. В не очень большом шкафу?

– Сумка у тебя хорошая. Вот что. Ну что в отрядной лежит. С ремешками и двумя отделениями. Клёво. Где брала?

От такого нахальства я медленно закипала. Однако стараюсь не очень выдавать своё возмущение – а что как провокация? Они такие – оскандалюсь ни за грош.