Детский мир

Идель Мовшиевич, запрещавший бабушке аборты (отчего в жизнь и явилась моя мама), преспокойно зажил с другой женщиной, фронтовой подругой, и в маминой судьбе не фигурировал. (Много лет спустя мама сама разыскала своих единокровных сестер.)

Папа развелся с мамой и женился на «швабре», а потом свил гнездо с женой своего друга. Дивная красотка, что было ясно и в ее шестьдесят лет, бабка Зоя (прозрачные глаза с поволокой, точеная фигурка) всю жизнь без происшествий прожила с дедом Андреем, и все ее грехи заключались в бесконтрольных тратах на тряпки. Ради них бабка Зоя носила в ломбард свою ювелирку, а квитанции хранила, как полицай золото в «Молодой гвардии» Фадеева, – внутри особого пояса, который прятала под одеждой. Чтоб Андрейчик не увидал! Андрейчик тем временем «вкалывал» («пахать» и «вкалывать» – так называли тогда постоянную прилежную работу), безмятежно играл на баяне и всю жизнь доверял своей дорогой «афериске». Бабка Зоя была убежденным сторонником теории «муж не должен ничего знать»…

(Бабушка Антонина! Ты завидовала двоюродной сестре!)

Тетка Шура, навещавшая Изотовых, водительница трамвая, имела двух сыновей неизвестно (нам) от кого – писаного красавца Авенира и дурнавца Сашку, у которого была от рождения заячья губа. Авенир (Вера пылала к нему девичьей страстью) никого не успел полюбить и, возможно, воспеть в бессмертных стихах – он ушел в армию и погиб на подлодке. Тогда тоже гибли подлодки, но об этом не сообщали в газетах – Шура получила цинковый гроб, а что было в гробу, то ты, Господи, веси. (Никакого шума, скандала на весь мир, никаких комиссий и расследований – матери получали гробы вместе с почти официальным приказом молчать об этом. Добрым отеческим голосом им говорили о военных тайнах государства…)

Это я к тому, что никаких следов «шумного Марселя» в жизни мы обнаружить не могли – люди или притирались друг к другу в браке и покорно тащили груз дней бок о бок, либо составляли новую пару с той же целью. Незамужние бездетные женщины следили за собой и прибегали к ухищрениям, замужние и детные чаще всего склонялись к состоянию «кувалды». Так что в девичьих тетрадках хранилось отвлеченно-сакральное знание о мире ином. Где женщины «танцуют танго цветов» и уж ни в коем случае не могут тащить по три неподъемных сумки на дистанцию в добрый километр – от ж/д платформы Каннельярви до нашего «курятника»…

Сама тетрадь моя не сохранилась, а память избирательна – вот силюсь и не могу вспомнить целиком абсолютно гениальную песню про негра Томми, жившего на Мадагаскаре.

Этот Томми, очутившись в Америке, полюбил – и не без взаимности! – дочь банкира.

Отец ее, банкир большого по́ста,
Он девочку проклятию предал,
А негра Томми, саженного роста,
Суду американскому отдал.
И вот перед свирепою толпою
Красавец негр униженно стоит,
Глаза его наполнены тоскою,
А взгляд его печально говорит:
«Мадагаска-а-ар! Страна моя!
Здесь, как и всюду,
Цветет земля!
Мы тоже люди,
Мы тоже любим,
Хоть кожа черная у нас –
Но кровь чиста!»

Возможно, так своеобразно отозвалась в Стране Советов борьба с расовой сегрегацией, затеянная при Кеннеди. Негров мы (советские дети) любили совершенно искренне, поскольку в глаза их не видели. Вот китайцы – они коварные, они предали знаменитый поезд «Москва – Пекин» (была песня) и дружбу навек. Китайцами нас пугали основательно, рассказывая и про хунвейбинов, и о «школах 7 мая», где «исправлялась» китайская интеллигенция. А негры были далекими друзьями, вечно униженными и оскорбленными, – нечто вроде прирожденных «пролетариев», страстно ожидающих своей революции. Сведения о неграх строго застряли на уровне «Хижины дяди Тома» (добрые, несчастные, с растущим протестом внутри…). Вдобавок нас стращали «судом Линча» и «ку-клукс-кланом», не удосужившись объяснить, что это такое. Я и до сих пор не знаю.

Мир мы знали теоретически – на уроках географии раскрашивали контурные карты. И где горы, озера и равнины, и где какие полезные ископаемые, и какие существуют страны на свете – все знали. Но эти реальные знания застилал мифологический туман, в котором плавали загадочные негры, китайцы, японцы, британцы…

Не французы. Живых французов мы повидали!

Татьяна Москвина Страхи и глупости

Мне было семь лет, а Верке около десяти, когда она рассказала мне о тайне взрослых. Как выглядят половые органы («глупости» на детском арго), мы знали, поскольку в игре «фанты» существовал самый знойный фант – показать друг другу «глупости», а игра была общеполовой, и мальчики, дети окрестных дачников, охотно в ней участвовали. Правда, мальчиков было немного, однако роковой «фант» им всегда почему-то выпадал.