Детский мир

– Почему ты не отдал меня им?

– Может, они плохо просили, – усмехнулся Сашка. – Я ведь тебя особо не прятал никогда. Башня Одиночества? Чушь какая. Ты сама из неё удрала, когда припекло, так что уж о них говорить?.. А не просили, потому что боялись. Спросишь меня, чего?

А когда я отрицательно качнула головой, закрыл глаза, пробормотав:

– Я всегда знал, что ты умная девочка. Уходи.

Я ревела уже вслух, размазывая слёзы по лицу. Потому что каким бы скотом он ни был, как бы я ни кричала о том, что ненавижу его, я его всё равно любила где-то. За то, что он был строг со мной, за то, что любил. Наверное, даже за то, что выкрал тогда. Кто знает, кем бы я выросла, останься с родителями.

И уж точно не встретила бы Севера.

И ещё мне его, вопреки всему, было жалко. Десять минут назад я хотела попросить Полину Ивановну пристрелить гадёныша, а сейчас ревела, потому что сердце разрывалось от боли за него.

Не чувствуя ног, ничего не видя вокруг, я побрела к выходу.

– Не кори себя! – крикнула мне в спину Полина Ивановна, когда я поднялась до середины лестницы. – Он будет жить, обещаю.

– Разве это жизнь? – вздохнул Сашка. – Прости меня, Осенька.

Я пулей вылетела из зелёного вагончика и бежала до тех пор, пока мой взгляд не зацепился за лежавший на земле дневник моей бабки. Упала на землю, прижавшись лицом к потерянной тетради, и закрыла голову руками, мечтая спрятаться от всего мира.

Почему это всё должно было случиться именно со мной? Почему похитили меня, а не какую-то другую девочку? Почему у меня оказался такой брат? Что мне сделать, чтобы научиться прощать? Я должна радоваться, что мои родители живы, что нашлись, а я переживаю и не могу им простить… Чего? Того, что они не замечают своей ущербности? Кто сказал, что ущербны они, а не я? Чем я лучше? Разве только что я не поступила жестоко? Разве не сделала выбор, в результате которого пострадает человек, которого я любила всю жизнь? Злилась на него, временами ненавидела за строгость, но любила. Любила же! Боги, кто мне ответит, что правильно, а что нет? Я запуталась. Я так запуталась. Я ничего уже не понимаю.

На мои плечи опустились тяжёлые руки и хриплый со сна голос пробормотал:

– Я проснулся, а тебя нет. Напугала меня. Ты к Полине Ивановне ходила? С ней что-то случилось? Почему ты плачешь?

Запрокинув голову, я посмотрела на Северова.

– Сень, – прошептала, глотая слёзы, – как ты живёшь со всем этим? Со смертями, с неправильными и тяжёлыми решениями? Как?

Он поднял меня на руки, прижав к своей груди, как ребёнка, и я благодарно обвила крепкую шею руками.

– Я в твоих объятиях всё время реву, – пробормотала, когда он уже подходил к общежитию.

– Мы исправим эту неправильную статистику в более приятную сторону, обещаю, – ответил мой парень. – Только объясни, что происходит.

И я объяснила, всхлипывая, жалуясь на жизнь, обзывая себя тряпкой. Объяснила, не зная толком, какой реакции на свой рассказ ждать.

– Как же ты устала, – прошептал Арсений, когда я замолчала. – Совсем мы тебя замучили, мой воробей.

Я так и заснула в его объятиях, зарёванная и несчастная, запутавшаяся в своих чувствах, бестолковая размазня.

Но, как это часто случается, проснулась со свежей головой и чётким планом.

– Пойдём к ним, – позвала Северова. – Сейчас.

– Но как же… – он кивнул в сторону стола, где лежали благополучно забытые дневники моей мамы и моей бабушки.

– Она сама сказала: возьми столько времени, сколько тебе нужно, – жалобно пояснила я. – Я просто сейчас не могу.

Они улетели вечером того же дня, безропотно приняв моё решение.

– Но ты позволишь хотя бы навещать тебя? – спросила на прощание мама, и я обречённо кивнула. Разве я могла отказать?

Мы даже обнялись и поцеловались, и я скрепя сердце пообещала, что да, конечно, когда-нибудь не сейчас, обязательно приеду в гости.

Когда разберусь в себе. Когда научусь прощать. Может быть, когда повзрослею. Север долго обсуждал с отцом и дедом вопросы безопасности, категорически отказался от того, чтобы при Корпусе остался дядя Серёжа, который, прощаясь, спросил у моего парня:

– И как оно?

– Что?

– Ощущаешь изменения после слияния?

Арсений хмуро глянул на него, а я прижалась испуганно к теплому боку. Почему-то подумалось, что если Руслан Стержнев узнает о том, что в жилах Арсения течёт голубая кровь, нас никогда не оставят в покое. Они же так трясутся над генофондом!

– Да не дёргайтесь вы, – проворчал дядя Серёжа. – Никто вас не тронет. Но от помощи не отказывайтесь. В Заповеднике сейчас чёрт-те что начнётся. Думаю, затрещит по швам ваш Яхон, да и не только он.

– Затрещит, – Арсений кивнул, крепче прижимая меня к себе. – Но мы справимся.

Они улетели тем же вечером, а спустя ещё три дня в Корпусе неизвестно откуда появились два новых человека: женщина лет сорока, рыжеволосая, смешливая, со снайперской винтовкой в чёрном кожаном чехле, и парализованный однорукий старик в инвалидном кресле.

У старика были молодые злые глаза, он не мог разговаривать и только мычал, сжимая левую руку в кулак.

– Дедушка мой, – представила нам его женщина. – Слегка не в себе, но ещё очень крепкий.