Детский мир (сборник)

Правда, пока все складывалось довольно удачно, двор мы пробуровили, не встретив ни единого человека, но зато когда, придержав натянутую жесткой пружиной, неудобную дверь, просочились в парадную и, прислушиваясь к каждому шороху, начали подниматься по лестнице, едва угадывающейся во мраке, как уже на втором этаже, точно так же, бесшумно, выступила из темноты бесплотная, как мне показалось, фигура в белой панаме и, нащупывая перила, деревянная облицовка которых была в этом месте оторвана, видимо, немного всмотревшись — как ворона, прокаркала сиплым, срывающимся фальцетом:

— Франц? Откуда ты взялся, мой мальчик? Давно тебя не было видно…

Это была, конечно, тетя Аделаида.

Надо же!

Меня точно ударили.

С какой это стати тетя Аделаида, которой, по–моему, уже сильно за девяносто и которая обычно сидит у себя в закутке, никуда не высовываясь, именно сегодня вдруг выползла из своей конуры, да еще в тот момент, когда здесь находимся мы с Крокодилом?

Я уж не говорю, что она узнала меня несмотря на измененную внешность.

Лично я, например, ее не узнал.

Флюиды, что ли, какие–нибудь?

Этого еще не хватало.

Тем не менее, требовалось как–то отреагировать на приветствие: Крокодил, уже сделав пару шагов, словно мрачное привидение, вырос у нее за плечами, и, по–моему, правая его рука начала подниматься.

Вероятно, в моем распоряжении оставались всего две–три секунды.

А, может быть, и не оставались.

— Здравствуйте, тетя Аделаида! — бодро сказал я. — Как вы поживаете? Надеюсь, что у вас все в порядке? И сестра моя тоже — передает вам привет… Извините, но мы с приятелем очень торопимся!.. — После чего так же, как Крокодил, быстро переместившись и схватив его за руку, которая действительно уже поднималась, прошипел раскаленым начальственным голосом, не допускающим возражений:

— Пошли отсюда!

— Свидетель, — шепнул Крокодил, указывая на Аделаиду.

— Я приказываю: пошли!

— Ну ладно, тебе виднее…

Эта встреча была, пожалуй, даже полезна для самочувствия, я пришел в возбуждение, которого мне не доставало, появилась решительность и ясное ощущение, что все пройдет так, как намечено, — в несколько энергичных прыжков я взлетел на четвертый этаж и, обычными, сдвоенными звонками взбудоражив квартиру, сунув ногу в высокую дверь, которая распахнулась довольно скоро, поприветствовал тупую сонную рожу, выглянувшую оттуда наружу:

— Доброе утро, Гансик!.. Мы тебя, надеюсь, не разбудили?..

У меня даже хватило энергии радостно и широко улыбнуться, изображая веселье, правда, боюсь, что улыбка получилась не слишком располагающая: Гансик как–то моргнул, непонимающе уставившись на меня, а заметив унылого Крокодила, тоже осклабившегося, как аллигатор, и вовсе замотал лохматой башкой, вероятно, пытаясь сообразить, зачем это мы притащились, но со сна, разумеется, ничего хорошего не сообразил и, оставив попытки о чем–либо догадаться, просто вяло и невыразительно улыбнулся в ответ:

— Заходите, ребята! Сейчас я вам кофе поставлю…

И пошел — оборачиваясь, приглашая нас за собой в квартиру.

То есть, все действительно получалось, как надо.

Я мгновенно глянул на Крокодила.

А Крокодил еле заметно кивнул.

И вот тут я совершил колоссальную, прямо–таки непростительную ошибку, потому что когда мы очутились на кухне, где шипела газовая горелка, а, наверное, еще не проснувшийся Гансик насыпал черный кофе в громадную семейную джезву, то я вместо того, чтобы сразу же, ни на секунду не замедляя движения, как уже репетировал неоднократно, мужественным суровым голосом произнести: «Смерть предателю»! — а потом сделать то, ради чего мы сюда и явились, как–то нерешительно, словно извиняясь за себя самого, хриплым, севшим чуть ли не до беззвучия голосом окликнул его: «Это…знаешь, что… кофе не надо»!.. — а когда Гансик слегка обернулся, перекатив жилки мышц под лопатками, то я почему–то сглотнул, словно у меня пересохло в горле, и внезапно спросил, будто мы и в самом деле заглянули к нему по–дружески, на минутку:

— Как твои дела? Мы тебя не задерживаем?..

Ничего глупее, по–моему, придумать было нельзя. Я услышал, как Крокодил у меня за спиной буквально крякнул от возмущения, как он там, по–видимому, неосторожно что–то задел, как пристукнула, прилипая к магниту, дверца эмалированной полочки — звякнуло нечто стеклянное, а сам Гансик изумленно вытаращился на меня, и десертная ложечка, полная кофе, немного подпрыгнула

Кожа на груди и на животе у него была очень смуглая.

Вдруг он — понял.

И в ту же секунду медная закопченная джезва вывалилась у него из рук — потекла по плите вода, взлетело облачко пара, ложка с кофе, точно выброшенная катапультой, ударилась в противоположную стену, газовая конфорка мигнула, а разинувший рот, как глубоководная рыба, стремительно побледневший Гансик, неуклюже попятился, вяло переступая ногами, — и все пятился, пятился, распахивая глаза, пока вдруг не ударился головой о тот же кухонный шкафчик.

А, ударившись, словно женщина замахал на нас длинными колышащимися руками:

— Ребята!.. Ребята!.. Не надо!..

У меня даже уши обвисли от этого дрожащего голоса.

В общем, кошмарно все получилось.